Многие стихотворения из цикла “Тяжелая лира” написаны в Петербурге. Основные мотивы этих стихотворений: воображаемый поэтом Апокалипсис, возрождение через смерть, маскарадность, столкновение камня и воды – позволяют причислить их к Петербургскому тексту. В сборнике Ходасевича есть ряд текстов, в которых петербургские мотивы выражены либо через внутреннее состояние лирического героя (“Сумерки”, “Из окна”), либо в конкретных реалиях, относящихся к городу (Невский проспект, Кронверкский сад, Нева).

Мы рассмотрим апокалиптические мотивы “Тяжелой лиры” на материале мини-цикла “Из окна”. Миф конца накладывается на этот цикл, являясь продолжением традиции Пушкина и других создателей Петербургского текста.

Двухчастная композиция “Из окна” позволила Ходасевичу описать “случаи из жизни”, нарушающие мировую гармонию, несмотря на кажущуюся “ничтожность” (“вор цыпленка утащил”, “мальчик змей свой упустил”), а затем – свое внутреннее видение событий. Поэту представляются картины из Апокалипсиса:

Разрушение Вселенной начинается “на страшной высоте”, что подчеркнуто в стихотворении Мандельштама троекратным повтором и употреблением предлога “над” в последней строфе. “Звезда”, названная “прозрачной” в 1 строфе, в последней превращается в “прозрачную весну” и “ломает” положение вертикали, заостренное в трех предыдущих строфах:

Образ звезды, перелившийся в весну, дан в последующей строфе через образ горящей свечи. Непосредственно световых определений Мандельштам не дает, сохраняя лишь эпитет “прозрачная”, ранее прикрепленный к звезде и слившийся в финале с образом весны. Вообще, эпитет “прозрачная” связан у Мандельштама в “Tristia” темой гибели (“Еще далеко асфоделей...”, “В Петрополе прозрачном мы умрем...” и др.). Светящаяся природа звезды в рассматриваемом стихотворении Мандельштама подвергнута сомнению условным наклонением в обращении: “О, если ты звезда...”. Но метафора “воск бессмертья тает” создает картину медленно задуваемой свечи, и этот образ подсвечивает изнутри потухшие тона (черная Нева, прозрачная весна) и сопутствует теме гибнущего Петрополя. Тающий “воск бессмертия” соединяет верх и низ, небо и землю (воск капает), “сломанная” весна (звезда), разрушая мировую иерархию, получает направленность вниз – к черной Неве. В стихотворениях мини- цикла Ходасевича “Из окна” также звезда обрывается на землю, и это первый знак вселенской катастрофы.

Второй знак – “станет горькою вода”. Это цитата из Библии (“И третья часть вод сделается полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки” (Откр., 8, 10-12), но, кроме того, это и упоминание о воде Петербурга, являющейся причиной гибели людей: гнилая вода на месте болот и вода как причина наводнения.

Так тема наводнения, заданная Пушкиным, соединяет обе части “Из окна”: настигнутый вор (1 часть) оказывается победителем (2 часть), т.к. принадлежит к силам хаоса, разрушающим мир.

В цикле Ходасевича есть еще отсылки к “Медному всаднику”:

Это одна из бытовых картинок “анекдотического” сюжета, но, вписанная в рамку Петербургского текста, она приобретает черты фантастического мира пушкинского Петербурга: своенравный конь – потомок коня Фальконе, преследующего Евгения по пустынным улицам города.

так охарактеризован Пушкиным памятник, конь застывший, но таящий в себе угрозу. А движение, порыв коня напоминает “Божий гнев”:

“Грома грохотанье” – характерная черта наказания Божьего, создающая петербургскую картину Апокалипсиса.

Образ змея, угрожающего городу, звучит и в петербургском “натуралистическом” цикле Н.А.Некрасова “О погоде”:

Спрятанный в сравнительную конструкцию, “змей” становится соединительным звеном между медным созданием Фальконе, ожившим памятником в поэме Пушкина и бумажным змеем в стихотворении Ходасевича. Важно отметить призрачную природу данного образа: скачущий Медный всадник – метафора Божьего гнева, рожденная, возможно, бредом безумного Евгения (кроме того, о змее Пушкин вообще не упоминает), черные змеи Некрасова – дополнительная, сравнительная характеристика “реальных” клубов дыма, и, наконец, бумажный змей Ходасевича – непрочная игрушка ребенка. Хрупкость, “вымороченность” образа, связанного с темой Апокалипсиса, отражает таинственную, неявную для человека сущность Вселенской катастрофы.

“Горькая вода” – не только эсхатологический образ взбунтовавшейся стихии, но и “зловонной” воды Петербурга. “Бытовая картинка” улиц города в цикле Некрасова “О погоде”, несомненно, связана с трагическим мироощущением Ходасевича:

Некрасов оценивает мир Петербурга как однозначно достойный разрушения. Отвратителен летний “пейзаж” (“зловонные костры”, “грязны улицы, лавки, мосты, Каждый дом золотухой страдает”), отвратительны и люди, населяющие город (“И детей раздирающий плач На руках у старух безобразных”, “дикий крик продавца-мужика”). Эмоция, заданная Некрасовым, звучит в цикле Ходасевича: “Восстает мой тихий ад В стройности первоначальной”. Ад “тихий”, потому что живет внутри души лирического героя, а у Некрасова подчеркнут звук (плач, дикий крик) – это внешнее пространство, чужое для героя.

Образ света, являющийся в тексте Ходасевича финальным в картине Апокалипсиса (“солнце ангелы потушат, Как утром лишнюю звезду”), вводит петербургский мотив произведений Некрасова (“Солнца не видел никто”, “О погоде”), “Вот солнце глянуло украдкой, Но одолел его туман, И снова мрачно” (“Несчастные”), подчеркивая беспросветность состояния мира, и встраивается в мандельштамовское переживание гибели города. Солнце Ходасевич сравнивает со свечой, а Мандельштам видит, как гаснущая звезда роняет капли воска на черную (может быть, уже погибшую) Неву.

Так, эсхатологические мотивы цикла “Из окна” образуют своего рода “семантическую связность” (определение В.Топорова) с произведениями Пушкина, Некрасова и Мандельштама, что подчеркивает “петербургскую” природу рассматриваемого текста.

Виновником “первой” крови, которая станет сигналом к уничтожению мира, является у Ходасевича “взбесившийся автомобиль”. Возникновение этого образа не случайно в данном тексте. Автомобиль для поэта – символ демонических сил, губящих землю. Это образ машины, механического существа, которое воплощает собой цивилизацию и становится причиной гибели культуры. Эта тема была значима для литературы XX в., в частности, для А.Блока, О.Мандельштама, В.Хлебникова.

Стихотворение Ходасевича из цикла “Путем зерна” “Авиатору” задает мотив слияния человека и машины, когда невозможность отделить одно от другого приводит обоих (механизм наделяется душой) к смерти:

Финальные строки (“Где трибуны расцвечены флагами, Где народ – и оркестр – и буфет...”) перекликаются со строками “Из окна”. “Взбесившийся автомобиль” погубит “зеваку”:

Гибель “трибун – народа – оркестра – буфета” становится расплатой за пошлое, обывательское отношение к жизни, равно как и смерть “бедного зеваки”. Только если в стихотворении “Авиатору” сочувствие поэта принадлежит человеку и машине, то в “Из окна” образ обывателя сопровождается эпитетом “бедный”. Трагедия касается всех: и поэта, и “зеваки”.

В сборнике “Тяжелая лира” есть стихотворение “Автомобиль”, которое может служить продолжением данной темы. Два автомобиля, описанные Ходасевичем, являются воплощениями соответственно ангельского и демонического начала. “Черный полюс перевешивает в тексте: автомобилю с белыми крылами отведено 3,5 строфы, а автомобилю с черными – 4,5.След второго автомобиля в мире страшнее и значительнее.

Цветовую характеристику текста можно сопоставить с негативом и проявленной пленкой: плану ангельскому соответствует темный фон и светлый контур крыльев (“сумрак ночи”, “черный лак”, “два белых... крыла”, от которых “свет мелькнул и замаячил”), плану дьявольскому – светлый фон и черный контур на нем (“ясный свет”, “белый день”, “крылья черные”, “черный сноп его лучей”). Как известно, светлое на негативе выглядит черным, а черное – светлым. Оказывается, что оба автомобиля – лишь две ипостаси одного, и символический цвет черных крыльев является отображением крыльев белых.

Разрушение памяти и души поэта тоже ведет к преображению мира, только человеку невозможно осмыслить эту метаморфозу:

“Пролитые кислоты” ослепляют героя и мир, и у человека для существования остаются лишь руки, “слепые”, потому что новая, преображенная реальность им неизвестна. “Слепые руки” – свидетельство потерянной Психеи: это и неуверенные руки незрячего человека, и руки, которые не могут творить, т.к. “в душе... есть пробелы”. Уничтожение поэзии становится одним из элементов картины Апокалипсиса.

“Элизиум” закрыт для лирического героя, но тем не менее “железный мир опять заворожен” – потревожен необыкновенной силой механического начала, вносящего, как и в стихотворении Ходасевича, оттенок маскарада в бытие:

Отметим возникающий мотив дрожи, трепета, мерцания: “дрожит вокзал от пенья Аонид” (1 строфа) – “железный мир... дрожит” (последняя); “скрипичный воздух слит” (1 строфа) – “скрипичный строй в смятенье и в слезах” (3 строфа). У Ходасевича этот мотив выражен через игру света: “свет мелькнул и замаячил, Колебля дождевую пыль”. Колебания воздуха, света свидетельствуют о разрушительной природе вагона и автомобиля. В “Концерте на вокзале” описывается уничтожение музыки:

Действие свистков равносильно “черному снопу” дьявольского автомобиля (“все... исчезает Из утлой памяти моей”): разрыв живого тела мира, болезненно переживаемый обоими поэтами. Следствия причиненного разрушения у Мандельштама и Ходасевича похожи:

Выжженный, ослепший – вот каким существует мир накануне конца света. Автомобиль – еще один знак близкой катастрофы в поэзии Ходасевича.

В созданный циклом “Из окна” сюжет конца света вводится мотив снов, используемый Ходасевичем в романтическом контексте в сборнике “Путем зерна” и приобретающий двойственное значение в “Тяжелой лире”: сны спасают от “грязной” действительности, но и тяготят своей иллюзорностью (“В заседании”, “Ни розового сада”): “Прервутся сны, что душу душат”. Характерно использование поэтом повторяющихся звуков (душу душат), которые соединяют едва ли не антиномичные слова и нарочито режут слух. Снам придается отчетливый отрицательный оттенок, потому что ненавидимый поэтом мир спасет не уход в мечту, а разрушение. Между тем второе стихотворение цикла “Из окна” и является описанием мечты, только мечта эта носит не креативный, а эсхатологический характер. Отрицая сны, уводящие душу в прекрасный мир небожителей (“Элегия” 1921 г.), поэт отказывается и от земной действительности. Но отказ не обозначает пассивную позицию Ходасевича, а свидетельствует о невозможности личностного, не зависимого ни от кого существования в мире. В лирике Ходасевича творчество возникает на стыке реальности и инобытия (“Улика”, “Ласточки” и др.) Отъединенность поэта от людей (“Лучше спать, чем слушать речи Злобной жизни человечьей”) не дает ему необходимой свободы. Чтобы рождалось творчество, нужно изменить мир – спасти его, уничтожив.

Не случайно такая концепция возникает у Ходасевича в сборнике “Тяжелая лира”, многие стихотворения которого написаны в Петербурге. Идея конца света, ставшая основой петербургского мифа, определила характер сборника и его основные мотивы.