Л.А.Ильина, О.В.Сычева

Представленные в отечественной и зарубежной литературе различные взгляды на ключевые аспекты заимствования освещены в работе Т.Г.Линник [1989]. Автором, однако, не выделены и не проанализированы давно существующие в лингвистике полярные подходы к осмыслению основного содержания процесса заимствования. Широко распространенному традиционному пониманию заимствования как перехода, перенесения, проникновения элементов одного языка в другой язык противостоит его объяснение как создания собственными средствами языка своих элементов посредством творческой имитации, приблизительного копирования или структурного моделирования по аналогии c иноязычными образцами.

В пределах каждого из выделенных общих подходов взгляды лингвистов значительно варьируют. Наряду с рельефно выраженными имеются компромиссные точки зрения, допускающие, например, при копировании плана выражения перенесение или переход иноязычных значений. Тем не менее, отчетливое разграничение двух подходов представляется необходимым. Каждый из них формирует собственную логику объяснения существенных аспектов языкового заимствования вообще и лексического заимствования в частности.

Принципиально иную логику объяснения формирует понимание лексического заимствования как создания собственными средствами воспринимающего языка лексических единиц по иноязычным образцам. Возникшие под иноязычным влиянием, но созданные средствами воспринимающего языка слова нелогично определять как иноязычия. Нелогично также рассматривать эти собственные языковые создания как структурно неассимилированные. Поэтому степень их включенности в воспринимающий язык измеряется не шкалой формальной ассимилированности, а шкалой узуальности. Узуальная лексика принадлежит воспринимающему языку, неотделима от его наличной нормы. В контексте такой логики узуальных неассимилированных иноязычий в языке быть не может. Следовательно, и вывод о существовании в языке иноязычных подсистем в рамках данного подхода логически невозможен. Трактовка лексического заимствования как имитации или копирования фонетической, словообразовательной, лексико-семантической структуры иноязычной лексики логично ведет к объяснению заимствованных слов и всех видов лексических калек как разновидностей лексического заимствования, то есть различий внутри единства, а не абсолютных противоположностей.

Таким образом, в современных исследованиях лексического заимствования отчетливо обозначилась проблемная ситуация, требующая эмпирического и теоретического анализа.

В научный оборот современной лингвистики вовлечен обширный и разнородный заимствованный материал, отражающий взаимодействие генеалогически и типологически разнообразных языков в различных ситуациях их контактирования. Неоднородность заимствованного материала создает эмпирическую базу для различных и даже противоположных концепций лексического заимствования.

Наряду с многочисленными заимствованными номинациями новых понятий и реалий, создающими впечатление перехода иноязычных значений, наблюдаются столь же многочисленные заимствованные семантические эквиваленты слов, уже существовавших ранее, сопротивляющиеся такому впечатлению.

Значения заимствований и их иноязычных прототипов могут быть как сходны, так и существенно различны. Причем семантические различия с прототипами наблюдаются не только у слов, длительно функционирующих в воспринимающем языке, но и у инноваций иноязычного происхождения.

Наблюдается как полная, так и частичная фонетическая субституция заимствованных слов, употребление в различных позициях нехарактерных для воспринимающего языка звуков и звукосочетаний. Но также наблюдается и выходящее за пределы закономерных фонетических соответствий сближение заимствованных слов с исконной лексикой, вплоть до приобретения мотивированности в воспринимающем языке. Например, в русском: бурка, верстак, зонтик, кустарь, перетрубация, прихватизация, рубанок, шумовка и др. Подобные аналогически и народноэтимологически переосмысленные заимствованные слова нередко полностью растворяются в исконной лексике воспринимающих языков и далеко не всегда могут быть доказательно выявлены.

Большинство лексических заимствований, в том числе и инноваций, органично включено в систему грамматических парадигм воспринимающего языка, что является главным аргументом их трактовки как внутриязыковых созданий. Вместе с тем наблюдаются (как правило, в литературных вариантах воспринимающих языков) отклонения заимствований от исконных грамматических моделей. Так, неизменяемые существительные иноязычного происхождения в русском литературном языке (далее РЛЯ): бюро, депо, какао, кофе, метро, пальто, пианино и др. – типичные иллюстрации узуальных неассимилированных заимствований.

Определенные трудности при эмпирическом обосновании традиционного объяснения лексического заимствования как перехода иноязычий возникают в связи с параллельным использованием заимствованных и исконных неологизмов для выражения новых значений, а также параллельным функционированием в языке, диалекте и даже говоре существенно различных фонетических и грамматических вариантов заимствованного слова.

Например, у народов Сибири представления об огнестрельном оружии формировались под русским культурным влиянием. Но отражение этих представлений в лексике сибирских языков могло быть как опосредовано, так и не опосредовано влиянием лексики русского языка.

Приведенные заимствованные и исконные слова различны формально, но содержательно близки и реализуют в разных диалектах и говорах селькупского языка идентичные номинативные, семантические и синтаксические функции. Их контекстные дистрибуции эквивалентны, а некоторые типичные сочетаемости отражают исторические особенности мировоззрения селькупов, рудиментарно сохраненные языком. Так, значение “заряжать ружье” выражается сочетанием этих заимствованных и исконных слов с формами глагола апстыгу, апстыkу, имеющего основное значение “кормить”, что, возможно, указывает на историческую сему одушевленности в структуре значений рассматриваемых слов.

Отмеченные моменты труднообъяснимы с позиций перехода или перенесения в процессе заимствования иноязычных значений. Но, с другой стороны, остается аргумент постепенной семантической ассимиляции иноязычий. С позиций перенесения иноязычных значений иногда трактуется не только заимствованная, но и исконная лексика, возникшая вследствие инокультурных влияний подобно приведенным выше селькупским новообразованиям.

Объяснение этого и других подобных случаев в контексте перехода и постепенной ассимиляции иноязычий ведет к парадоксальному выводу: заимствованные русизмы, ассимилируясь, отклоняются от нормы селькупского языка и сближаются с нормой русского языка. Парадокс стимулирует иное объяснение: изначально ассимилированные русизмы изменяются в соответствии с изменением исконной узуальной нормы селькупского языка. Варианты остоl, устоl отражают исторически традиционную фонетическую норму, а вариант стоl – ее изменение под влиянием двуязычия. В современной синхронии обе разновидности нормы сосуществуют, доминируя в определенных социально-демографических группах и соответствующих вариациях селькупского языка.

Природа отмеченного парадокса видится не в специфическом преломлении закономерностей процесса заимствования в языковой ситуации общенародного двуязычия, а в объяснительных принципах традиционных концепций лексического заимствования, в частности, в явном или неявном принятии динамичной, непрерывно изменяющейся и вариативной языковой нормы за статичную, константную и однородную.

И неизменяемые, и изменяемые варианты ассимилированы в русском языке. Первые соответствуют его литературной норме, вторые – диалектным и просторечным нормам. И в диахронии эти варианты всегда были ассимилированы относительно узуальных норм тех языковых коллективов и соответствующих разновидностей русского языка, в которых они узуализировались.

Расширенное воспроизводство РЛЯ в ряду поколений через сферу образования обусловило нарастающую экспансию литературной нормы в традиционные сферы просторечно-диалектного общения, а следовательно, исторически нарастающую тенденцию доминирования литературных, т.е. неизменяемых вариантов в русском языке.

Таким образом то, что нередко трактуется как “неассимилированность” узуальных заимствованных слов, может быть понято как результат их ассимиляции изменяющейся языковой нормой, т.е. как внутриязыковое изменение. Вместе с тем узуализация таких слов сама является фактором изменения языковой нормы и может служить для лингвистов индикатором ее изменения.

Так, в исследованиях заимствования еще не вполне освоены результаты развития выводов Ф.де Соссюра о потенциальном (системном) и актуальном (речевом) уровнях langage. Например, обоснование Б.Д.Успенским [1965] корректности сравнения единиц разных языков только на эмическом, т.е. инвариантном, системном уровне, раскрытие Э.Косериу [1958] развития языка как взаимодействия устойчивой языковой потенции (“системы возможностей”) и непрерывно изменяющейся языковой традиции (“нормы”), лишь частично реализующей системные возможности языка.

Между тем, сравнение лексических заимствований, в том числе инноваций, с иноязычными прототипами на эмическом уровне выявляет только частичное и несущественное сходство, что позволяет увидеть в них лишь приблизительные разноязычные аналоги [Ильина О.В., 1998]. В то же время лексическое заимствование (включая калькирование) может быть осмыслено как реализация в норме языка потенциальных возможностей его системы, лишь стимулированная и направленная иноязычными моделями.

Между тем, в коммуникативное пространство языка включены субкоды двуязычных и многоязычных индивидов и коллективов, генерирующие в данном языке лексические инновации иноязычного происхождения. Последние при определенных условиях могут коммуникативно распространяться и узуализироваться в одноязычной среде, включаться в основной, доминирующий языковой код. Но это значит, что они “заимствуются” не из другого языка, а из собственного субкода данного языка.

Для объяснения процесса лексического заимствования представляется особенно значимым осуществленное в работах Л.В.Щербы, Э.Косериу, Р.Якобсона теоретическое осмысление языка не только как системного состояния, но и как системного процесса на основе коммуникативной модели: порождения (кодирования) и интерпретации (понимания, декодирования) речевых сообщений персональными кодами индивидов, общающихся между собой в определенных пространственно-временных координатах данного языка.

Представление о заимствовании как о переходе иноязычий не вписывается, на наш взгляд, в коммуникативную модель языка. Ведь языковые системы могут непосредственно контактировать только в персональных кодах билингвов. Но это языковой контакт в потенции. Реальный языковой контакт осуществляется через речевое общение двуязычных и одноязычных носителей данного языка, т.е. через интерпретацию адресатами речевых контекстов данного языка в его же системных эмических инвариантах. Уже поэтому в языке не может быть ничего иноязычного. Язык только сам может создавать свои новые элементы своими собственными средствами.

Начальная лексическая инновация, даже будучи иноязычным вкраплением в искаженном интерференцией речевом сообщении билингва, локализована в речевом контексте данного языка и в конкретной коммуникативной ситуации. Адресатам, декодирующим сообщение, включающее инновацию, последняя дана в конситуационном употреблении и значении, как единица речи. Декодируясь в системных парадигматических и синтагматических отношениях воспринимающего языка, она сразу же ассимилируется, перестает быть иноязычием и становится лексическим инвариантом этого языка. Ее новые контекстуальные употребления и ЛСВ формируются в воспринимающем языке как актуализации потенциального.

Поэтому заимствованное слово изначально создается в воспринимающем языке. Генетически оно восходит не к иноязычной лексеме, а к ее очень специфическому варианту, употребленному в речевом контексте воспринимающего языка. Можно считать, что заимствованное слово генетически восходит к своему начальному речевому употреблению и значению. Только через понимание, т.е. системную интерпретацию этого варианта, инновация может приниматься другими индивидами, становиться межиндивидуальным (социальным, узуальным) фактом воспринимающего языка, его новой лексемой или ЛСВ.

Принятая инновация первоначально социализируется и функционирует в первичном языковом коллективе, например, в семье или иной малой общественной группе, способной быть носителем языковых традиций. Приобретенный ею при первичной социализации минимальный узуальный статус может сохраниться за ней надолго, но может и быстро измениться в результате межколлективных принятий, распространяющих заимствование в коммуникативном пространстве воспринимающего языка и повышающих уровень его узуальности. В процессе коммуникативного распространения лексическое заимствование может изменяться, специфически ассимилируясь в различных субкодах, и функционировать в воспринимающем языке в виде нескольких или многих фонетических, грамматических и лексико-семантических вариантов.

Примечание

*Работа выполнена при поддержке РГНФ (грант № 98-04-06288).

Линник Т.Г. Проблемы языкового заимствования // Языковые ситуации и взаимодействие языков. – Киев, 1989.

Крысин Л.П. Иноязычные слова в современном русском языке. – М., 1968.

Смирницкий А.И. Лексикология английского языка. – М., 1956.

Жлуктенко Ю.А. Лингвистические аспекты двуязычия. – Киев, 1974.

Ильина Л.А. Методологические проблемы исследования процесса лексического заимствования // Лексика и фразеология языков народов Сибири. – Новосибирск, 1984.

Ефремов Л.П. Основы теории лексического калькирования. – Алма-Ата, 1974.

Мучник И.П. Грамматические категории глагола и имени в современном русском литературном языке. – М., 1971.

Успенский Б.А. Структурная типология языков. – М., 1965.

Ильина О.В. Семантическое освоение русским языком иноязычных лексических инноваций // Языковые единицы в семантическом и лексикографическом аспектах. – Новосибирск, 1998.