ПРОБЛЕМА СПОСОБА БЫТИЯ ТАКСОНА В БИОЛОГИЧЕСКОЙ ТАКСОНОМИИ

 

В.В. Зуев, С.С. Розова

 

Проблема способа бытия таксона – одна из наиболее фундаментальных в таксономии, берущая начало в ее исходных основаниях, каковыми являются предельные допущения о структуре окружающего мира, определяющие складывающееся в дальнейшем мировоззрение. В развитии таксономии, равно как и всей науки, решающую роль сыграл общемировоззренческий вопрос о предзаданности объектов науки научному познанию, ответ на который и дает основу для последующего развития онтологии. Возможны и исторически реализовались два принципиально различных ответа на этот вопрос: мир предзадан человеку как субъекту познания (натуралистический подход) и мир как объект познания постоянно достраивается самим человеком в процессе познания (социокультурный подход). Наука, и в частности естествознание, реализует натуралистический подход, тогда как социокультурный подход оформился внутри философской рефлексии как понимание социокультурной природы познания и его натуралистической организации как исторического продукта. Г.П. Щедровицкий, отмечая основную черту натурализма, писал: «Натуралистически организованное сознание... не замечает сложнейших структур мышления и деятельности и того обстоятельства, что объект МД (мыследеятельности. – В.З., С.Р.) включен в эту МД, является функциональным и морфологическим элементом ее, а видит вместо сложнейших структур мыследеятельности только два морфологических фокуса ее – объект и субъект, их оно различает и разделяет, между ними проводит границу, стягивает все “мыследеятельное” к ним одним, а затем полагает между ними отношение, или связь особого рода – познавательно-исследовательскую» [1].

В процессе развития натуралистического подхода в таксономии сформировались две онтологические системы: линнеевская статическая и дарвиновская эволюционная. Линнеевская статическая онтология сложилась как совокупность взглядов о таксономическом мире, в котором таксоны – это статические объекты-индивиды, существующие в природе от начала их “сотворения”. Если смотреть с современных позиций, линнеевская онтология отражала лишь один из аспектов способа бытия таксона – пространственный, т.е. особенности бытия таксона в пространстве в виде отграниченных друг от друга образований, неких “природных индивидов”. С конца XVIII и в XIX в., по мере накопления фактов ученые начинают сомневаться в существовании четких границ между таксонами, и складывается представление о более или менее непрерывном характере таксономической реальности. Помимо этого развиваются палеонтологические исследования и выявляется временнаÛя непрерывность таксономической реальности – временной аспект бытия таксонов, что приводит в конечном счете к развитию новой эволюционной онтологии, в становлении которой основополагающую роль сыграл выдающийся биолог Ч. Дарвин. В дарвиновской эволюционной онтологии таксоны не статичны и являются фрагментами эволюционирующей в пространстве и времени системы живых организмов. Линнеевская онтология, уходящая своими корнями в глубокое прошлое, претерпевает кризис, поскольку таксономическая практика выявила, что данные представления о способе бытия таксона не сооответствуют действительности.

Переход к эволюционной онтологии носил длительный характер, и в настоящее время он еще не завершен. В современной таксономии сохраняются различные элементы статической онтологии наряду с эволюционной, в частности сохраняется основной элемент линнеевского натурализма – представление о таксонах как о статических объектах, неких “природных индивидах”.

 

 

Линнеевская онтология о способе бытия таксона

 

Естественная наука на первых этапах своего развития в вопросе о способе бытия таксона исходила из божественного происхождения окружающего мира, в соответствии с чем объекты науки рассматривались как предзаданные научному познанию актом божественного творения. В XVII–XVIII столетиях это мировоззрение оформилось как натуралистический подход, в рамках которого на первое место выдвинулся естественный, а не божественный источник жизни природы, а предметом исследования, согласно представлениям ученых-натуралистов, выступила природа, изначально состоящая из объектов. В основе классического  понимания феномена “таксон” лежит представление о таксоне как об особом природном образовании, состоящем из отдельных индивидов и, в свою очередь, индивидуально отличном от других таксонов, также образующих отдельные целостности, не изменяющиеся во времени, статичные и зрелые, предлежащие человеческому познанию как “готовые” природные формы или структуры, существующие в природе независимо от исследователя. Постепенно таксономическая практика выявила, что таксоны – это лишь фрагменты эволюционирующей системы. Ясно, что уже в самом способе выделения таксонов как особых объектов исследования имплицирована проблема: фрагменты подвижной, эволюционирующей системы рассматриваются как некие статичные единицы, которые хотя и имеют сложный состав, т.е. состоят из отдельных организмов, но вместе с тем являются индивидуальными целостностями, особыми объектами.

В постановке проблемы способа бытия таксона исторически выявились два аспекта, обусловленные структурой понятия “таксон”. Таксон как понятие – это обобщение продуктов классификационных процедур и в целом классификационного устройства нашей культуры, и оно фиксирует столь же массовое и повсюду распространенное явление, как и сама классификация. Объем понятия (класс у логиков, экстенсионал по Карнапу или таксон у таксономистов) и образует множество индивидуальных объектов, составляющих данный таксон. Содержание понятия (интенсионал по Карнапу) в терминах таксономии образует тип – систему общих для единичных объектов признаков, на основании которых объекты и объединяются в таксон. Отметим уже теперь необходимость указать на участие человеческих понятий в том, как мы выделяем сам феномен таксона. Очевидно и наличие в нем двух аспектов – экстенсионального (множества индивидуальных объектов) и интенсионального (типологической определенности), отраженных в классической натуралистической постановке проблемы способа бытия таксона. Интенсиональный аспект проблемы способа бытия таксона связан с проблемой существования общей сущности (существует ли общее всех индивидов объективно или же существуют только неповторимые индивиды, а общее иллюзорно), экстенсиональный – с проблемой существования таксона как целого (как существует таксон – в том же смысле, что и индивид, или же в каком-то другом?).

В философии таксономии широко обсуждался главным образом интенсиональный аспект. Сложились противостоящие друг другу относительно понимания природы общего философские доктрины – эссенциализм и номинализм [2]. Эссенциализм признает объективное существование общих сущностей, а номинализм в своей крайней форме утверждает, что общее – это только названия вещей, которым ничто реально не соответствует. Концептуализм предполагает, что общее существует лишь в “уме человека” и соответственно таксон как естественный объект в природе не существует. Эссенциализм широко распространен в таксономии до настоящего времени, а своими корнями он уходит в глубокое историческое прошлое. При этом в таксономии представлены две формы эссенциализма: крайняя форма платонистского типа, предполагающая, что общее существует вне вещей в виде неких идей, образов, и умеренная форма аристотелевского типа, предполагающая, что общее существует в самих вещах в виде конкретных признаков.

Аристотелевская форма эссенциализма была свойственна таксономии XVII–XVIII вв. и нашла выражение в концепции К. Линнея. В рамках линнеевских представлений о способе бытия таксономических объектов выделилось две области исследования: первая касалась способа бытия видов как неких базовых единиц живого мира, а вторая – надвидовых таксонов. Выделение этих областей в таксономии было обусловлено тем, что для исследования видов как единиц низшего уровня иерархии живых организмов требовался более обширный фактический материал – со всего их ареала, поскольку границы между видами выявлялись практически, т.е. посредством нахождения отличий у конкретных особей, в то время как границы между надвидовыми таксонами устанавливались теоретически, т.е. посредством выбора тех или иных диагностических признаков, которые считались существенными для выделения данного таксона.

Представление о способе бытия видов во времена К.Линнея носило скорее обыденный, чем научный, характер, т.е. происходило из обыденной картины таксономического разнообразия, в которой люди, как правило, не сталкивались с вопросом о границах между живыми формами, поскольку этот вопрос возникает только в условиях специального исследования – при изучении организмов на протяжении всего их ареала. В XVII–XVIII вв. основным полем изучения видов живых организмов (главным образом растений) были аптекарские огороды – предшественники ботанических садов, куда привозились растения из различных стран. Естественно, что вопрос о границах не мог возникнуть в условиях ботанического сада, где выращивались совместно видовые формы совсем не близкого родства. В связи с этим вопрос о границах между видами впервые был поставлен гораздо позднее, в XIX в., Ж. Бюффоном и Ж.Б. Ламарком, которые располагали уже достаточно обширным материалом, чтобы высказать сомнения относительно наличия четких границ между видами.

Сомнения в наличии границ между надвидовыми таксонами были высказаны уже самим К. Линнеем и послужили причиной его долгих и мучительных раздумий, свидетельства которых сохранила история. Первоначально Линней считал, что границы между классами растений устанавливаются лишь большим или меньшим искусством исследователя, в связи с чем писал в “Философии ботаники”: “Основа ботаники двоякая – расположение (dispositio) и именование (denominatio)... Расположение учит разделять или объединять растения; теоретическое устанавливает классы, порядки, роды, практическое же – виды и разновидности... Практическое расположение может производиться и тем, кто ничего не смыслит в системе. Теоретическое же требует заботы о системе; им занимались Чезальпино, Морисон, Турнефор и другие” [3].

Термин “теоретическое расположение” у Линнея означал прежде всего “искусное”, “удобное”, “легкое” в диагностике, что совсем не было связано с построением естественной системы, поскольку принципов естественного расположения растений в систему не было выработано. Позднее сложилось представление о необходимости построения естественной системы, поиску критериев которой и была посвящена дальнейшая жизнь Линнея. Обсуждая со своим учеником Гизеке трудности выделения таксонов, имеющих ранг порядка, он писал: “...Совсем одно дело познать порядки и другое – давать признаки порядкам. Во всяком случае, я-то их знаю, и знаю, каким образом один с другим должен быть связан, но не могу сказать (выразить, сформулировать) их, и никогда не скажу. Если известен признак, по которому какая-нибудь вещь отличается от других, если порядки должны взаимно отличаться, если собрание многих порядков образует классы, а соединение этих последних – метод, то мы не можем найти естественного метода в ботанике, ибо сначала должны быть составлены признаки порядков, а это невозможно. Возьми какой-нибудь порядок и увидишь, что это невозможно” [4].

Приведенная цитата отражает ситуацию, сложившуюся в таксономии еще во времена Линнея и сохраняющуюся до сих пор, – ситуацию, когда натуралистически организованное сознание исследователей, ориентированное на полагание в качестве реальных индивидуально отличных, статичных форм, противоречит действительности и приводит к постановке проблемы реальности. Удивительно и то, что фактически методы выделения таксонов уже во времена Линнея сложились на подсознательном уровне, о чем говорит Линней, указывая, что “совсем одно дело познать порядки и другое – давать признаки порядкам. Я-то их знаю, и знаю, каким образом один с другим должен быть связан, но не могу сказать (выразить, сформулировать) их”. То есть выразить словами, вербализовать методы выделения таксонов не удавалось, – это и приводило к тому, что таксоны выделялись интуитивно.

В конечном счете Линней усомнился в наличии четких границ между классами растений и написал, что классы растений являются лишь фрагментами некой естественной (целостной, непрерывной) системы: “Фрагменты естественного метода подлежат тщательному изучению. Это первое и последнее, к чему стремится ботаника. Природа не делает скачков. Все растения проявляют друг к другу сродство, как земли на географической карте” [5]; “...Причиной того, что естественный метод имеет пробелы, является отсутствие [в нем] пока не открытых растений; познание еще многих [растений] приведет его к завершению; ибо природа не делает скачков” [6].

Кризис аристотелевских представлений повлек за собой их замену на платонистские. Мировоззрение меняется коренным образом: если нельзя найти конкретные признаки, отграничивающие один таксон от другого, то, вероятно, общее существует в виде некоего типа, модели, к которой живые формы лишь приближаются в большей или меньшей степени. Платонистские представления об общих сущностях (типе) были широко распространены в XIX в. Яркий представитель такой формы эссенциализма, И.Ж. Сент-Илер, писал о типе следующее: «Тип вида никогда не показывается нашим глазам; он является только нашему духу. Действительно, тип – это не какое-то единство, материально реализованное в таких-то индивидуумах, хотя эти индивидуумы и могут быть для нас его представителями. Это модель, по которой все они образованы и к которой они приближаются, одни больше, другие меньше; это их “абстрактный и общий образ”» [7]. После победы дарвинизма платонистская форма эссенциализма была отвергнута большинством ученых, однако на рубеже XIX–XX вв. ее пытались возродить такие известные биологи, как А. Нэф и В. Тролль. Так, Нэф писал: “Тип для нас есть просто мыслимая форма, идея природного существа” [8].

Платонизм, так же как аристотелизм, не выдержал испытания временем и подвергся критике в силу его идеалистической природы материалистически ориентированными биологами. Однако полного отказа от эссенциалистских представлений не произошло, многие биологи придерживаются данных взглядов до настоящего времени. Как альтернатива эссенциализму сформировались номиналистические формы мировоззрения. В качестве примера крайней номиналистической позиции можно процитировать слова известного биолога начала XX в. К. Мюллера: “В природе существуют не виды, а только индивидуумы” [9]. Как последовательных концептуалистов можно отметить П. Эрлиха и Р. Холма, писавших, что “высшие категории (точнее, высшие таксоны. – В.З., С.Р.) (Reptilia, Lepidoptera, Rosaceae, Basi­dio­mycetes и т.п.), так же как и виды, представляют собой понятия, а не объекты. К формированию этих понятий причастны многие факторы, которые нередко могут показаться неожиданными: ранее сложившиеся подходы к анализу, структура языка, особенности словоупотребления и т.д.” [10].

Таким образом, отрицание платонизма и аристотелизма и соответственно реальности общего, наблюдающееся после принятия идей эволюционизма, приводило, как правило, к номинализму как особой форме метафизики, в рамках которой появление проблемы универсалий, или, в более общей форме, проблемы способа бытия общего, связывалось с практикой словоупотребления. Тип как общее для группы организмов, образующих таксон, оказывался в рамках номинализма всего лишь феноменом одинакового для многих таксономистов употребления некоторого имени. Эта номиналистическая метафизика в принципе могла бы повлечь за собой и номиналистическую методологию, задающую ученому нормы исследовательской работы, которые отвергают спекулятивные рассуждения о природе скрытых сущностей, гипотетически стоящих за наблюдаемой феноменологией, и ориентируют ученого на поиск закономерностей в наблюдаемом поведении изучаемого объекта.

Реализация подобной методологической установки при анализе проблемы реальности таксона в номиналистической традиции могла бы опираться на учет практики словоупотребления как основного фактора бытия таксона и тем самым на принципиальный мировозззренческий и методологический сдвиг в работе таксономиста, коренным образом изменяющий его рефлексию: источник постановки и решения проблемы реальности таксона нужно искать не в природе самой по себе, а в деятельности людей, практически использующих, называющих и изучающих живые организмы. Это означало бы кардинальный разрыв ученых с традицией “голого” натурализма и их переход к осознанию социокультурной природы данной проблемы и поиску ответов на многие возникающие в ее рамках вопросы в реальной практике исследовательской деятельности таксономистов. Однако, как будет показано, таксономия больше склоняется к традиционной форме номинализма как программы “индивидуализации”, имеющей свои корни в натуралистических традициях таксономической деятельности ученых – традициях, приводящих к особым онтологическим проблемам научной теории.

Итак, в философских дискуссиях таксономистов обсуждалась проблема способа бытия таксона как способа бытия общего: существует ли таксон как общее или же существуют лишь неповторимые индивиды. В содержание данных дискуссий имплицирована натуралистическая установка на полагание в качестве реальных форм только индивидов. Уже сам вопрос, реально ли общее индивидов или же реальны лишь неповторимые индивиды, отражает уверенность в том, что индивиды реальны, а способ существования общего неясен. Это, вероятно, обусловило тот факт, что формирование норм исследовательской деятельности (решение проблемы способа бытия таксона) в рамках натурализма пошло по исторически сложившемуся пути “индивидуализации” – по пути выявления у таксонов индивидуальных отличий и свойств системных целостностей. У Платона, предложившего идеалистическое решение вопроса, была имплицирована “индивидуализация” общей идеи, по-видимому не осознанная им самим [11]. Попытка индивидуализировать таксоны наблюдалась также у К. Линнея, который в течение длительного времени пытался найти границы между классами и в конце концов пришел к выводу, что классы – это всего лишь фрагменты целостной системы. Платонов­ский и аристотелевский способы “индивидуализации” таксонов превалировали в науке вплоть до начала XX столетия. В XX столетии решение способа существования видов пошло по тому же пути “индивидуализации”, причем также неосознанной, имплицированной в деятельности исследователей, но уже в рамках биологической концепции вида, представляющей собой форму номинализма.

Нетрудно заметить, что “индивидуализация” объектов исследования имеет классические натуралистические корни и выступает как специфическая форма научной работы, как правило, не осознаваемая самими исследователями, имплицированная в их деятельности. Потребность индивидуализировать объекты исследования обусловлена скорее всего тем, что индивиды являют собой, по мнению ученых, наиболее фундаментальные объекты – единицы окружающего мира. Критика подобного мировоззрения дана, в частности, М.А. Розовым, который пишет о крайней неопределенности понятия “индивид”: «Действительно, стоит только подумать о том, что собственное имя “Ключевская сопка” обозначает нечто существенно изменяющееся при каждом извержении, как сразу возникнет проблема реальности, напоминающая проблему реальности высших таксонов» [12].

Подводя итог, можно отметить самый главный недостаток додарвиновского фундамента таксономии, составляющего основу натурализма и имеющего определенное влияние на развитие науки и в настоящее время за счет воспроизводства и сохранения исследовательских традиций. Недостаток этот заключается в том, что в основе исследовательских программ лежит натуралистическая установка на выделение и описание в качестве реально существующих лишь статических объектов-индивидов, что и приводит в конце концов к неразрешимым проблемам.

 

 

Дарвиновская эволюционная онтология
о способе бытия таксона

 

В XIX столетии многие ученые начинают ставить под сомнение акт божественного творения объектов науки, и после длительного обсуждения в качестве творческого начала, созидающего таксономическое разнообразие, принимается эволюция. С победой идей эволюционизма и материализма на первый план вышла теория Ч. Дарвина – совершенно особое мировоззрение, в котором были резко смещены акценты от рассмотрения изолированных объектов-индивидов к рассмотрению картины мира как целостной (непрерывной), развивающейся в пространстве и времени системы. Соответственно выявились два аспекта исследовательских программ – пространственный и временной. Временная непрерывность была установлена палеонтологическими исследованиями, которые получили достаточное развитие в конце XVIII – начале XIX в. Дарвин, отмечая указанные аспекты и связанную с этим чрезвычайную трудность понимания природы таксонов, писал: «Мы принуждены будем также признать, что единственное различие между видом и хорошо выраженными разновидностями заключается лишь в том, что последние, как достоверно известно или предполагается, связаны между собой в настоящее время промежуточными градациями, между тем как виды были связаны таким же образом в прежнее время. Отсюда, не отбрасывая того соображения, что в настоящее время существуют промежуточные ступени между двумя любыми формами, мы будем вынуждены взвешивать более тщательно и более ценить размеры действительного различия между ними. Весьма возможно, что формы, теперь обыкновенно признаваемые за разновидности, впоследствии будут признаны достойными особых видовых названий; и в таком случае язык науки и обыкновенная речь достигнут большего согласия. Словом, мы будем относиться к видам таким же образом, как относятся к родам те натуралисты, которые допускают, что роды – только искусственные комбинации, придуманные ради удобства (курсив наш. – В.З., С.Р.). Многим такая перспектива, может быть, не улыбается, но зато мы навсегда освободимся от тщетных поисков за неуловленной до сих пор и неуловимой сущностью термина “вид”» [13].

Пространственный аспект способа бытия таксонов. Несмотря на то что подавляющее большинство биологов приняли дарвиновскую философию, многие элементы линнеевской натуралистической исследовательской программы в той или иной мере сохранились вплоть до настоящего времени. Они не осознаются исследователями, а присутствуют имплицитно в деятельности ученых, что создает огромную трудность при построении эффективных методов таксономических исследований на основе дарвиновской философии. Поэтому, несмотря на то что биология в основных своих чертах стала дарвиновской,  методы таксономической работы во многих случаях по-прежнему опираются на линнеев­ское натуралистическое мировоззрение. В связи с этим спустя почти столетие после выхода в свет книги Ч. Дарвина С.В. Мейен писал: “Типология не раз объявлялась похороненной, но ее защитники находятся в каждом новом поколении исследователей” [14].

В середине XX столетия большие надежды в выявлении пространственных границ между таксонами возлагались на биологическую концепцию вида, в которой главным критерием вида служит целостность генофонда. В онтологию данной концепции попадают популяции и виды, а надвидовые таксоны рассматриваются как абстрактные логические категории, поскольку не обладают целостным генофондом. В качестве примера можно процитировать  работу О. Солбрига и Д. Солбриг: “...Особи, скрещивающиеся популяции, сообщества и виды – это естественные реально существующие объекты, тогда как таксоны более высокого ранга представляют собой абстрактные логические категории. Каждая из них – это класс объектов, в который входят все категории более низкого ранга, имеющие определенные общие признаки. Например, все виды млекопитающих, имеющие когти и зубы определенного типа, относятся к роду Felis, в том числе кошки, львы, тигры... Хотя род Felis – удобная концепция, помогающая нам выразить одним словом определенные связи, и хотя, возможно, все виды Felis имеют общее происхождение, род Felis лишен той осязаемой реальности, которая присуща виду Felis leo – льву. Разные виды этого рода обычно не могут скрещиваться друг с другом, они не испытывают одних и тех же давлений отбора, не обитают в одной и той же среде и, хотя, возможно, имели общее происхождение, не имеют общего настоящего и будущего” [15].

Попытка рассмотрения этой концепции как эффективной теоретической исследовательской программы в рамках дарвиновской философии является неудачной. Критикуя одного из последователей биологической концепции, В. Гранта, А.Л. Тахтаджян пишет: «...Категория биологического вида не универсальна и применима только к “бипарентальным видам” (термин, употребляемый Грантом), что признает и Грант. Но она не универсальна даже для бипарентальных видов. Основной критерий “биологического вида” – репродуктивная изоляция, нескрещиваемость с другими, даже близкими, видами – в той или иной мере применим только к симпатрическим видам. Что же касается аллопатрических видов, то здесь репродуктивная изоляция не имеет строго облигатного характера... последовательное применение критерия нескрещиваемости должно привести к объединению многих бесспорных аллопатрических видов» [16].

Вместе с тем анализ философских оснований данной концепции позволяет утверждать, что это не более чем одна из форм номинализма. Так, М.А. Розов, критикуя Э. Майра, одного из основоположников биологической концепции, отмечает следующее: «Вид, как пишет Э. Майр, – это “генетическая единица, включающая большой взаимосвязанный генофонд, тогда как особь – всего лишь некий сосуд, содержащий малую часть генофонда в течение короткого периода”. Обратим внимание – “генетическая единица”. Разве не ясно из этого, что биологический вид – это вовсе не таксон, а индивид, или, выражаясь несколько иначе, термины, обозначающие виды, – это сингулярные термины, аналогичные собственным именам. Поэтому, признавая реальность вида, но отрицая реальность высших таксонов, биологи оказываются на позициях обыкновенного номинализма» [17].

Однако несмотря на указанные трудности, в рамках дарвиновской философии все же идет формирование эффективных методов выявления таксономических фрагментов. Можно наблюдать переход от линнеевской исследовательской программы, результатом которой становится появление множества классификаций, фиксирующих таксоны (классы), основанные на разных диагнозах, соответственно различным исходным гипотезам, к дарвиновской, результат которой – непрерывная (целостная) картина таксономической реальности. Рассмотрим это подробнее. Наглядным примером, отражающим особенности развития исследовательских программ, может служить развитие программы исследования рода Gentiana L., описанного Ж.П. Турнефором в 1700 г. и принятого К. Линнеем в 1737 г. при делении системы растений на таксоны родового ранга. Линней разделил род Gentiana на три внутриродовые группы, что впоследствии не было принято, поскольку, по мнению ряда авторов, оказалось не совсем удачным. Позднее многие исследователи делили род Gentiana на несколько самостоятельных родов, основанных на разных диагнозах, например Ф. Шмидт (1796 г.) – на шесть родов (Pneumonanthe, Hippion, Chironia, Gentiana, Swertia и Chlora), М. Боркгаузен (1796 г.) – на 13 (Swertia, Halenia, Asterias, Coilantha, Dasystephana, Ciminalis, Ericoila, Eyrythalia, Gentiana, Gentianella, Chlora, Centaurium, Erythrea), Дж. Дон (1837 г.) предлагал два варианта деления – на четыре (Gentiana, Pneumonanthe, Ericala, Eurythalia) и на 11 родов (Gentianella, Gentiana, Asterias, Coilantha, Eurythalia, Ericala, Pneumonanthe, Glyphospermum, Selatium, Ulostoma, Eudoxa) и т.д. Другие авторы – Дж. Фрелих (1796 г.), А. Бунге (1824 г.) – принимали род Gentiana в линнеевском объеме, но делили его на различное число внутриродовых групп (секций), в основном соответствующих мелким родам у вышеотмеченных авторов.

Такой разнобой в представлениях об одной систематической группе многих не устраивал, необходимы были более прочные и веские основания для выбора какой-либо одной концепции. Это подтолкнуло Дж. Гризебаха (1839 г.), А. Грэя (1878 г.), Дж. Гексли (1888 г.), И.П. Бородина (1892 г.), Н.И. Кузнецова (1894 г.) [18] и других ученых коренным образом изменить программу исследований рода и направить усилия не на разделение его на ряд мелких таксонов и поиск соответствующих диагностических признаков, а на поиск большего числа морфологических, а также химических признаков (например, И.П. Бородин рассматривал в качестве такого признака отложение оксалата кальция в листьях), связывающих данные мелкие таксоны в единую систему. Подчеркивая целостность рода Gentiana, Н.И. Кузнецов писал: “...После Турнефора и Линнея еще некоторое время понятие о роде Gentiana было неопределенное и многие авторы разбивали даже род Gentiana на несколько самостоятельных родов” [19]. Помимо морфологии и химии Н.И. Кузнецов привлек также данные экологии, географии и эволюции рода, что значительно продвинуло систематику Gentiana вперед. Результатом этих исследований явилось деление рода Gentiana на два взаимосвязанных подрода – Eugentiana и Gentianella, включающих взаимосвязанные секции, соответствующие мелким родам, которое имеет основополагающее значение и в современной систематике рода.

Следует отметить, что опыт систематики рода Gentiana (так же, как и многих других групп) содержит обе составляющие дарвиновской исследовательской программы – выявление связей и отношений внутри рода как непрерывной системы и выделение таксонов (подродов – Eugentiana и Gentianella – и секций) на основе изучения изменчивости фрагментов системы. Но если выявление связей и отношений отмечалось как важное достижение, то особенности выделения таксонов были получены как побочный результат и не рефлектировались большинством исследователей, что наблюдается и при изучении других групп. Результатом этого стало то, что в программу таксономических исследований до сих пор не включены правила выделения таксонов, таксоны выделяются на основе любых отличий. Вот, например, выдержка из  § 3 ст. 32 Международного кодекса ботанической номенклатуры – базового документа, который используется при составлении любых исследовательских программ по таксономии: “Диагноз таксона – это указание того, что, по мнению его автора, отличает данный таксон от других” [20].

Необходимость включения в методологию таксономических исследований особенностей изменчивости признаков, а именно, выделения альтернативных и промежуточных их состояний – фенов или вариаций как маркеров фрагментов таксономической реальности осознается лишь в конце XX столетия. Например, Л.Н. Васильева пишет: “В свете разложения отличающих признаков на состояния мы можем дать определение гомологии на этом втором этапе: гомологичными являются состояния одних и тех же признаков, которые взаимно исключают друг друга” [21].

Временной аспект способа бытия таксонов. В дарвиновской онтологии отмечается непрерывный во времени характер системы живых организмов, в развитии которой можно выявить лишь некие этапы, моменты. Вместе с тем поскольку происходит наложение эволюционных схем на существующие системы классификаций, постольку имеет место фиксация этапов эволюции системы, система ранжируется посредством таксономических категорий, введенных еще К.Линнеем. Линнеевская категориальная система иерархии имела вид “лестницы” со строго фиксированными пятью ступенями: разновидность, вид, род, порядок, класс. Каждой категории соответствовало вполне определенное свойство, которое было основанием для отнесения определенных рангов таксонов к данной категории в равной степени во всех группах организмов. Все таксоны, получившие статус одного и того же ранга и отнесенные к данной категории, должны были обладать одним и тем же категориальным признаком.

Такая структура иерархии была возможна только в рамках статической онтологии, поскольку основной задачей было лишь классифицировать имеющееся разнообразие организмов и не ставилось задачи обнаружить их системные (эволюционные) связи. В рамках задачи простого упорядочивания разнообразия и возникла линнеевская категориальная лестница в качестве общего принципа организации всего живого. Впрочем, уже сам К.Линней отмечал ее искусственный характер. В дальнейшем, с переходом к выстраиванию филогенетических связей таксонов внутри отдельных групп организмов, была выявлена невозможность создания для них единой категориальной системы, поскольку было установлено, что разные группы организмов совершали свой эволюционный путь с разным темпом и через изменения разных специфических признаков.

Таким образом, введение Ч. Дарвином эволюционных (системных) представлений изменило представления о системе иерархии: иерархичность теперь не вводилась искусственно, а выявлялась на основе определения родственных отношений между таксонами. Оказалось, что такой вид иерархии не предполагает фиксированного числа ступеней для всех организмов, – оно зависит от эволюционного возраста и других параметров каждой отдельной группы. Вместе с тем в филогенетическом способе отображения иерархии сохранился элемент линнеевского способа – отражение ранга таксона посредством категории. Поскольку, как уже отмечалось, категориальная система иерархии носит искусственный характер, в современное филогенетическое ранжирование, предполагающее естественность, вносится элемент искусственности: на схему естественной филогенетической иерархии (схему дивергенции) накладывается искусственная категориальная сетка.

Наложение искусственной категориальной сетки на систему естественной филогенетической иерархии приводит к проблеме таксономических рангов и их типологизации с помощью таксономических категорий, поскольку линнеевским категориям нельзя дать естественной интерпретации: внутри каждой группы будет свой набор категорий и соответствующих им признаков. Но даже в пределах отдельных групп не всегда удается удовлетворительно решить проблему определения содержания категорий, так как процесс создания эволюционной системы не завершен, поэтому число ступеней иерархии изменяется, в соответствии с чем категории сдвигаются друг относительно друга и меняется их содержание. В дополнение к этому особое место занимает проблема категории “род”, поскольку данная категория имеет большее практическое применение по сравнению с остальными: в соответствии с бинарной номенклатурой видовое название состоит из родового и видового эпитетов. Это обстоятельство еще более осложняет возможность зафиксировать категории в отдельных группах, поскольку у каждого автора складываются свои представления об объеме таксона родового ранга, основанные на соображениях удобства, выраженности таксономических границ и т.д.

Итак, в развитии программы исследований в таксономии, с одной стороны, прослеживается сохранение линнеевских норм таксономической деятельности, отражающихся в представлениях о таксонах как статических природных индивидах, формировании биологической концепции вида и построении иерархических эволюционных систем с использованием линнеевских категорий. С другой стороны, развивается дарвиновская исследовательская программа, включающая выявление этапов развития системы и спецификацию фрагментов системы. Неэффективность и проблемность линнеевской исследовательской программы постоянно проявляются в процессе деятельности ученых, что выступает причиной постановки проблем таксономических границ, таксономической категории и таксономического ранга и в конечном счете проблемы таксономической реальности [22].

 

 

Социокультурная онтология о способе бытия таксона

 

В конце XX столетия в процессе философского анализа натуралистически организованной науки формируется социокультурная концепция бытия объектов науки. В рамках этой концепции пересматриваются натуралистические представления о предзаданности объектов науки и вы­двигается тезис об их социокультурной природе, отражающей деятельность исследователей. Первые сторонники социокультурной концепции особо подчеркивали деятельностный характер объектов науки, поэтому данная концепция и выделилась как деятельностная, альтернативная натуралистической – созерцательной. Г.П. Щедровицкий писал по этому поводу: “…Наши представления об объекте, да и сам объект как особая организованность задаются и определяются не только и даже не столько материалом природы и мира, сколько средствами и методами нашего мышления и нашей деятельности” [23]. Таким образом, возникнув с самого начала как альтернатива натуралистическому подходу, противопоставляя деятельностный характер выделения объектов натуралистическим представлениям об объектах как объектах созерцания, деятельностная концепция практически исключила из рассмотрения природную составляющую объектов. Однако практический опыт таксономии дает основание полагать, что в структуре таксономических объектов, равно как и объектов многих других областей знания, представлены и деятельностный элемент (человеческий характер выделения объектов, отраженный в исследовательских программах и некоторых особенностях таксономических объектов), и природный элемент (природные особенности объектов, выявляемые таксономической практикой).

Итак, сторонники социокультурной концепции подвергли сомнению тезис о предзаданности объектов науки, пошатнув фундамент натурализма. Наряду с этим в вопросе о соотношении природного и социокультурного в структуре объектов науки, необходимом для формирования нового мировоззрения, рассмотрение социокультурного компонента выходило на первый план и затеняло природный. Критикуя натурализм, М.Б. Сапунов писал: «“Природа” как универсум объектов возможного научного опыта не является некой изначально предлежащей человеческому любопытству и любознательности метафизической реальностью; она вычленяется как момент практического отношения человека к миру и потому всегда социокультурно окрашена, она исторически возникает и эволюционирует вместе с историческим возникновением и эволюцией науки” [24]. В данном представлении о природе совершенно не отражен ее независимый от человека характер в смысле ее материального существования, а между тем эволюционируют не только наши идеальные представления о природе, но и сама природа развивается, эволюционирует независимо от человека по своим природным законам, что было выявлено научной практикой.

Недостаточное внимание к природному элементу в структуре объектов исследования привело к тому, что некоторые авторы стали вообще отрицать существование объектов вне теоретических концепций. Так, Х. Патнэм писал, что «“объекты” не существуют независимо от концептуальных схем. Мы разрезаем мир на объекты, когда вводим тот или иной знак. Поскольку объекты и знаки в равной степени являются внутренними для описательной схемы, можно сказать, что чему соответствует» [25]. Вместе с тем многие издавна вычлененные человеком еще в донаучной деятельности объекты, вычлененные в соответствии с их природными особенностями, обретают самостоятельное существование в человеческой культуре, они включены в повседневную практическую деятельность и в связи с этим получают культурное значение и смысл. Кроме того, многие объекты, по-видимому, действительно существуют независимо от человеческой деятельности, поэтому, слишком категоричное утверждение Патнэма было подвергнуто критике Я. Хакингом, который высказался следующим образом: “...Многие из наших преднаучных категорий суть естественные виды: люди и трава, мясо и конина. В мире просто существуют лошади и трава, независимо от того, что мы думаем об этом, и это должно быть признано любой концептуальной схемой. У истории науки нет оснований отрицать, что мир сам сортирует себя таким образом” [26]. Учитывая это, Хакинг делает более обоснованное заключение о существовании объектов и характере теоретических концепций: “...Мы все-таки исследуем природу, рассортированную по естественным видам, которые определяются современными науками, но в то же время считаем, что эти самые схемы носят исторический характер. Более того, не существует единственно правильного, окончательного представления и категоризации мира” [27].

На самом деле вряд ли можно отрицать существование любых объектов. Очевидно, что многие из них действительно существуют независимо от человеческих концептуальных схем, а потому, рассматривая этот вопрос, нужно всегда подчеркивать, что речь идет об особых объектах науки, способ существования которых нуждается в специальном исследовании: в физике – это теоретические конструкты, в биологической таксономии – таксоны и т.д.

Итак, сторонники деятельностной концепции придавали слишком большое значение элементу деятельности в структуре объектов науки, не замечая природной составляющей. Однако многовековой опыт таксономической деятельности позволяет усомниться в правомерности такого рассмотрения структуры объектов и наряду с “социокультурным элементом” в структуре объекта выделить и “природный элемент”. В связи с этим более эффективное средство представления реальности любого рода дает теория социальных эстафет М.А. Розова [28], вводящая представление о куматоидах (от греч. kuma – волна) – волноподобных объектах и тем самым новую, куматоидную, онтологию, в рамках которой можно описать реальность, представляющую огромное разнообразие социальных программ, реализующихся на природном и социальном материале. Социальные программы можно представить как волны, как бы “скользящие” по материалу, специфицированному и включенному в культуру данными программами. Например, социальная программа “университет” “катится” по вполне определенному материалу  – зданиям, преподавателям, студентам и т.д., реализуясь в них. Социальные эстафеты – это и есть цепочки актов деятельности, связанные друг с другом отношениями копирования, реализующие и тем самым воспроизводящие в каждом акте передаваемую по цепочке программу. Куматоидное представление реальности четко высвечивает структуру природных объектов исследования: они включают связанные между собой социальные и природные элементы, из которых социальные элементы утрачивают смысл вне этой связи, а природные теряют свою спецификацию, включенность в человеческую культуру. Отсюда становится ясным, что деятельностная онтология рассматривала структуру научных объектов упрощенно, придавая большее значение социокультурному элементу.

В рамках куматоидной онтологии таксономическая реальность как объект изучения биологической науки предстает как элемент биологической реальности, являющейся, в свою очередь, частью научной реальности, а последняя – частью социальной реальности, т.е. всей человеческой культуры. Научная реальность во всем многообразии программ, по которым осуществляется деятельность ученых, направленная на познание окружающего мира, может быть рассмотрена как имеющая куматоидную природу: каждая научно-исследовательская программа имеет свою область реализации, свое объектное поле, “скользит”, “катится” по своему материалу. Как отмечает М.А. Розов, «суть в том, что естествоиспытатель, как правило, “видит” природу, но не замечает тех социальных программ, в которых работает и следы которых как раз и образуют то, что он видит. В большинстве случаев это столь же удобно, как смотреть кинофильм, забывая о технологии создания изображения на экране» [29].

Если же не забывать о социальных программах деятельности ученых, то можно легко принять тезис о том, что любой объект научного исследования, в том числе и таксон, может быть рассмотрен как объект­ное поле социального куматоида – комплекса социальных программ научного исследования, как тот конкретный материал объективно существующей реальности, который “захвачен” данной социальной программой, вовлечен ею в исследовательскую деятельность натуралистов. По отношению к конкретному таксону можно выделить лингвистическую программу, содержащую правила словоупотребления, – наименование класса организмов, обладающих определенными диагностическими признаками (например, “колокольчик”), и экстралингвистическую, включающую правила практического и познавательного оперирования названными так объектами, т.е. все то, на основе чего мы выделяем такие классы организмов.

При натуралистическом видении реальности исследователи не разделяют в структуре объектов “природную” и “социокультурную” части, все характеристики объектов считаются природными, поскольку объекты представляются некими природными индивидами. Однако на ранних этапах развития науки социокультурная часть сильно изменчива и превалирует над природной: объекты исследования задаются образцами словоупотребления, которых может быть множество, поэтому существование “самих по себе” “лютиков”, “одуванчиков” и т.д. обусловлено в значительной мере социальными куматоидами и их следами. Изменение в части социальной программы “лютик”, например установление новых диагностических признаков, приведет и к изменению объектного поля – материала, к которому относят наименование объекта исследования и соответствующие знания. Как уже отмечалось выше, существует единственный известный путь преодоления данной ситуации – это переход к моделированию таксономической реальности в рамках теории Ч. Дарвина и выработка общей социальной программы выделения объектов с учетом их природных особенностей и существующих наиболее общепринятых традиций такого выделения.

Итак, на этапе развития таксономии, переходном к эволюционному, надвидовые таксоны существуют не как природные образования, а как элементы социальных программ, что оценивается как их искусственность, однако это не дает нам оснований утверждать, что таксоны суть только выдумка, что они нереальны. Исходя из того, что все реализующиеся социальные программы не менее реальны, чем другие формы объективной реальности, можно утверждать, что высшие таксоны столь же реальны, как и виды, ибо и те, и другие в равной степени являются “следами”, оставленными в материале объективной реальности нашими лингвистическими и экстралингвистическими социальными эстафетами, несущими программы нашей таксономической деятельности. Ведь, как справедливо указывает М.А. Розов, если отрицать реальность всего, что является порождением наших социальных программ, то в природе нет ни углерода, ни гранита,  ни снега. “...Не получается ли так, что изгоняя из природы все следы социальных куматоидов, мы лишаемся и самой природы?” [30].

Как отмечает М.А. Розов, многие биологические программы также имеют куматоидную природу. В частности, таксономическую реальность в динамике можно представить в виде куматоида – как реальность особой биологической программы, “скользящей” подобно волне по живым организмам, т.е. как генетическую программу, реализующуюся на группах особей. Это открывает новые пути эволюционного, системного моделирования таксономической реальности: генетическая программа отражает связь материала таксонов во времени благодаря свойству само­копирования наследственного вещества. Именно это свойство таксономических систем позволяет воспроизводить картину их эволюции, поскольку генетически закрепленные особенности систем, как установлено палеонтологией, сохраняются в течение многих поколений. Это позволяет строить теорию таксономии не индуктивным способом, базируясь на эмпирическом материале, а способом дедуктивным – на основе реконструкции исторических связей из существующих отношений живых организмов [31].

Таким образом, в процессе исторического развития таксономическая практика установила, что линнеевские представления о способе бытия таксона не соответствуют действительности, и это привело к кризису классического натурализма и развитию новой эволюционной онтологии. Переход к эволюционной онтологии осложняется стойко сохраняющимися в таксономии традициями линнеевской онтологии, базовый элемент которой – представление о таксонах как о статических объектах-индивидах – не укладывается в рамки эволюционной онтологии и создает основу для постановки проблемы реальности. Кризис линнеевской натуралистической концепции знаменует переход науки от множества не связанных между собой моделей действительности, имеющих в своей основе статические представления о мире, к целостной топоцентристской картине мира.

В рамках новой онтологии на вопрос, существует ли таксон, нужно отвечать утвердительно, но также надо отмечать, что таксоны имеют бытие не в форме статичных объектов-индивидов, как предполагает линнеевский натурализм, а существуют как некие фрагменты таксономической реальности, которым сооответствуют определенные этапы, моменты развития целостной эволюционирующей системы. Необходимо при этом осознавать, что данное научное представление социокультурно и исторично и поэтому не может рассматриваться как истина в последней инстанции. Отвечая на вопрос о том, существует ли таксон, ученый должен ограничить себя рамками возможностей научной онтологии и не отождествлять онтологические достижения науки с природой самой по себе, т.е. он должен реализовать социокультурный, а не натуралистический подход к природе и ее научному познанию. Тем самым ученый проявит свою философскую культуру, свое понимание социокультурной природы научных построений.

 

 

Примечания

 

1. Щедровицкий Г.П. Методологический смысл оппозиции натуралистического и системодеятельностного подходов // Щедровицкий Г.П. Избранные труды. – М., 1995. – С.146.

2. См.: Розов М.А. Классификация и теория как системы знания //На пути к теории классификации. – Новосибирск, 1995. – С.81–127; Любищев А.А. О критериях реальности в таксономии // Проблемы формы систематики и эволюции организмов. – М., 1982. – С.113–132; Сапунов М.Б. Проблема реальности в биологии // Вопр. философии. – 1984. – № 12. – С.54–62. Следуя К. Попперу, мы вместо двусмысленного термина “реализм” будем употреблять термин “эссенциализм”: «Термин “эссенциализм”, как противоположный “номинализму”, я использую, чтобы избежать употребления двусмыссленного термина “реализм” (когда он противопоставляется не “идеализму”, а “номинализму”)» (Поппер К. Открытое общество и его враги. – М., 1992. – Т. 1. – С. 268).

3. Линней К. Философия ботаники. – М., 1989. – С.92.

4. Цит. по: Станков С. Линней. Руссо. Ламарк. – М., 1955. – С.61, 62.

5. Линней К. Философия ботаники. – М., 1989. – С.32.

6. Там же. – С.41.

7. Цит. по: Канаев И.И. Очерки из истории проблемы морфологического типа от Дарвина до наших дней. – М., 1966. – С.13.

8. Там же. – С.124.

9. Цит. по: Савич-Любицкая Л.И., Смирнова З.Н. Понятие о виде в биологии // Проблема вида в ботанике. – М.; Л., 1958. – Т. 1. – С.103.

10. Эрлих П., Холм Р. Процесс эволюции. – М., 1966. – С.291.

11. См.: Волкова М.Ф. Проблема индивидуального объекта в научном познании: Автореф. дис. … канд. филос. наук. – Новосибирск, 1973.

12. Розов М.А. Классификация и теория как системы знания. – С.102.

13. Дарвин Ч. Происхождение видов путем естественного отбора, или сохранение благоприятных рас в борьбе за жизнь. – СПб., 1991. – С.417.

14. Мейен С.В. Основные аспекты типологии организмов // Журн. общ. биологии. – 1978. – Т. 39. – № 4. – С.495.

15. Солбриг О., Солбриг Д. Популяционная биология и эволюция. – М., 1982. – С.276.

16. Тахтаджян А.Л. [Предисловие редактора перевода] // Грант В. Видообразование у растений. – М., 1984. – С.7.

17. Розов М.А. Классификация и теория как системы знания. – С.101.

18. См.: Кузнецов Н.И. Подрод Eugentiana Kusnez рода Gentiana Tournefort. – СПб., 1894.

19. Там же. – С.348.

20. Международный кодекс ботанической номенклатуры (токийский кодекс). – СПб., 1996. – С.78.

21. Васильева Л.Н. Философия систематики // Философские основания исследования эволюции живой природы и человека. – Владивосток, 1990. – С.148. См. также: Зуев В.В. К развитию теоретической таксонологии // Успехи соврем. биологии. – 1998. – Т. 118, вып. 2. – С.133–147.

22. См.: Зуев В.В., Розова С.С. Проблемы таксономии и перспективы их решения // Успехи соврем. биологии. – 2000. – Т. 120, вып. 3. – С.240–252.

23. Щедровицкий Г.П. Методологический смысл оппозиции натуралистического и системодеятельностного подходов. – С.154.

24. Сапунов М.Б. Проблема реальности в биологии. – С.55.

25. Цит. по: Хакинг Я. Представление и вмешательство. – М., 1998. – С.106.

26. Там же. – С.122.

27. Там же. – С.123.

28. См.: Розов М.А. Теория социальных эстафет и проблемы анализа знания // Теория социальных эстафет: история – идеи – перспективы. – Новосибирск, 1997. – С.9–67.

29. Розов М.А. Классификация и теория как системы знания. – С.104.

30. Там же.

31. См.: Зуев В.В., Розова С.С. Проблемы таксономии и перспективы их решения.

 

Новосибирский государственный

Университет, г. Новосибирск

 

 

Zuyev, V.V. and Rozova, S.S. Problem on mode of taxon being in biological taxonomy.

During the historical development of biology was fixed, that Linne’s idea about taxon being mode does not correspond to reality. That brought to the crisis of classical naturalism and development of new evolution ontology. Authors show, that taxon existing is confirmed from the point of view of this ontology, but taxons exist as taxonomic reality fragments, which correspond to certain stages of evolving system.