В этой статье мы рассмотрим, как осуществлялась
теоретическая разработка достаточно своеобразной модели детерминации поведения,
но затронем и общие проблемы построения теорий, объясняющих поведение человека.
В психологических и социальных науках такие теории принято называть теориями
мотивации.
Необходимость обращения к предпосылкам, на которых
покоятся эти теории, вызвана тем, что теории мотивации, разработанные к
настоящему времени в психологии, биологических и социальных науках глубоко
разнородны, несовместны и подчас противоречивы. Многие исследователи настолько
свыклись с таким положением дел, что уже не задаются вопросом о том, как
подобные теории могут относиться к одному и тому же действующему субъекту, а
полагают свой выбор в пользу той или иной теории делом личного вкуса.
Совокупность взглядов, представленных
ныне в теориях мотивации, так поразительно напоминает состояние дел,
сложившееся в начале ХХ в. в философских теориях знания, что дает нам
повод считать это сходство не случайным и поверхностным, а закономерным и
генетически обусловленным – в том смысле, что теоретические затруднения,
на которые наталкиваются известные сегодня теории мотивации, суть лишь
продолжение тех трудностей и непреодолимых препятствий, с которыми в свое время
столкнулись философские теории знания.
Чтобы разъяснить данное утверждение,
нам придется совершить краткий экскурс в историю психологии, поскольку
необходимо понять причины того глубокого раскола, четко обозначившегося в
психологической науке середины ХХ в., который позволил Л. Кронбаху
говорить о двух дисциплинах, существующих в рамках научной психологии [1].
Кронбах усматривает причину подобного раскола в принципиальном различии
исследовательских методов «корреляционной» и «экспериментальной» психологии,
которое неизбежно приводит к разногласию в понимании знания, добываемого
психологической наукой в целом. Примечательно, что Кронбах уже ясно осознает то
обстоятельство что, оставаясь независимыми друг от друга, две психологические
дисциплины дают неверные ответы на важные для психологии вопросы или оставляют
их вовсе без ответов [2].
Чтобы не впасть в заблуждение, опрометчиво приняв за
истину те или иные теоретические предпосылки, мы попробуем вслед за
Н.О. Лосским, – наиболее значительным после Канта критиком
философской теории знания, провозгласившим свободу теории знания от предпосылок
[3], обозначить некоторые подступы на пути к критической теории мотивации.
Отражение раскола
психологической науки в теориях мотивации. В теориях мотивации раскол психологической науки
проявился в разногласиях и спорах между сторонниками "теории свойств"
и ситуационистами. В то время как теории научения и теории социализации
индивида настаивают на ситуационной обусловленности поведения, представители
дифференциальной психологии склонны принимать за причины поступков субъекта его
устойчивые личностные диспозиции (свойства). Поскольку ни "теория
свойств", ни ситуационизм по разным причинам не могли быть признаны
удовлетворительными, ряд исследователей попытались «примирить» упомянутые
подходы посредством учета взаимодействия личностных и ситуационных
факторов. Результатом их усилий стал синтетический подход, когда, по словам
К. Бауэрса, предполагается, что «ситуации есть функция личности в той же
степени, в какой поведение личности есть функция ситуации» [4].
Х. Хекхаузену,
авторитетному исследователю теорий мотивации и автору классической обзорной
работы, посвященной мотивации и деятельности, даже удалось осознать и раскрыть гносеологический
характер данной проблемы [5]. Вместе с тем теоретически и на практике эту
проблему пытались решить в рамках самой психологии через когнитивные модели,
посредством выявления специфики взаимодействия средовых и личностных факторов.
Такой подход теоретически (декларативно) как будто нивелировал противоречия
между двумя точками зрения до тех пор, пока дело не касалось выдвижения и
проверки конкретных эмпирических гипотез. Тогда выяснялось, что теоретические
положения интеракционизма с трудом поддаются операционализации.
Поскольку мы имеем дело с гносеологической проблемой,
постольку и решать ее необходимо на основе методов и средств, разработанных в
философских теориях знания. В нашем случае достаточно поставить на место познающего
субъекта в философских теориях знания субъекта действующего в
теориях мотивации, как весь круг вопросов, касающихся происхождения знания, его
состава и значения, отношения не-Я и Я в процессе познания, зеркально
отображается в аналогичный круг вопросов рассмотренных выше теорий мотивации.
Становится очевидным, что споры между сторонниками «теории свойств» и
ситуационистами – это лишь отголоски давних разногласий по поводу
происхождения знания между трансцендентным эмпиризмом (Локк, Юм) и докантовским
догматическим рационализмом (Декарт, Лейбниц). В обоих случаях спорным моментом
является определенная локализация неких источников и процессов
относительно субъекта, будь то источники знания в философских теориях
знания или причины поведения в теориях мотивации. Н.О. Лосский замечает,
что "противоречивые формулы, к которым пришли рационалисты и эмпиристы,
несмотря на свою противоположность, совпадают в одном признаке: противоречие в
них обусловлено столкновением понятий имманентности и трансцендентности,
которое является необходимым следствием предположения, что субъект и объект
обособлены друг от друга" [6].
Если обратиться к теориям мотивации, то откроется
совершенно идентичная картина. Ситуационизм как наивная теория мотивации
опирается на данные самонаблюдения. При наблюдении собственного поведения наше
восприятие направлено на существенные особенности ситуации, на содержащиеся в
ней указания, возможности, соблазны и опасности. Поэтому и в качестве причин
поведения мы склонны рассматривать меняющиеся особенности ситуации, а не
собственные диспозиции (черты характера, ценности, установки). Таким образом, с
одной стороны, ситуационист принимает позицию трансцендентного эмпиризма, когда
сознавание причинности имеет еще более субъективный характер, чем ощущения. В
этом случае причины поведения оказываются имманентными (и вдобавок
субъективными) познающему субъекту. С другой стороны, для действующего
субъекта эти причины оказываются трансцендентными и
непреодолимыми.
Став же на позицию внешнего наблюдения чужого
поведения, которую занимает сторонник "теории свойств", мы будем
регистрировать внешние результаты наблюдаемого поведения, относя его причины к
действующему субъекту как их автору и приписывая ему устойчивые личностные
свойства. Таким образом, причины поведения окажутся имманентными действующему
субъекту и трансцендентными познающему субъекту,
поскольку субъект сможет узнать о них только из свидетельств и отчетов других
людей, наблюдающих его поведение. Заметим, что субъект при этом оказывается в
весьма незавидном положении, когда он, как маленький ребенок, лишен возможности
самостоятельно понять причины собственного поведения и придать ему смысл.
Как же разрешить обозначенную гносеологическую
проблему? Стоит ли вообще надеяться на то, что концепция взаимодействия
средовых и личностных факторов поможет нам преодолеть возникшие затруднения?
Далее мы проанализируем попытку К. Левина разрешить эту проблему при
разработке его "теории поля" и предложим собственное решение. Но
прежде зададим понятийное пространство, в котором возможно конструктивное
обсуждение поднятых вопросов.
Мотив, мотивация и обобщенный детерминант как
гипотетические конструкты. Говоря
о мотивации, мы будем иметь в виду побуждение к действию определенным мотивом и
мыслить мотивацию как процесс выбора между различными возможными действиями.
Абстрактно мы будем понимать мотивацию как гипотетический конструкт
(гипотетический процесс), объясняющий комплекс связей «если… то…» между
исходными условиями ситуации и индивидуальными особенностями субъекта,
с одной стороны, и наступающим действием – с другой. В понятии
«мотив» мы будем фиксировать индивидуальные особенности (различия между людьми)
в закономерностях «если… то…», обнаруживаемых между исходными условиями
ситуации и последующим действием.
В современной психологии понятие «мотивация» часто
используется исключительно в описательном плане, когда оно указывает, например,
на целенаправленность поведения, но не объясняет ее. Тем самым мотивация
«играет роль обобщающего объяснения связей типа «если… то…», которые существуют
между исходными условиями ситуации и последующим действием» [7]. В ряде
теоретических утверждений под мотивацией понимаются также ненаблюдаемые
«промежуточные процессы», приписываемые самому субъекту, представление о
которых вводится для объяснения связи между исходными условиями и последующими
результатами. Такие процессы выступают лишь условными объяснительными конструктами,
поскольку считается, что «мотив и мотивация напрямую ненаблюдаемы и тем самым
недоступны непосредственному познанию» [8]. Иными словами, внутренние состояния
субъекта и даже его субъективно переживаемые побуждения к определенным
действиям игнорируются и не имеют объяснительной силы.
Подобное состояние дел в психологии мотивации
обусловлено, на наш взгляд, тем, что большинство исследователей мотивации
осознанно или безотчетно придерживаются позиций трансцендентного эмпиризма,
основанного на внешнем опыте. По этой причине теории мотивации оказываются
«зараженными» теми же противоречиями и спорными моментами, которым подвержен
сам трансцендентный эмпиризм. Более того, в рамках трансцендентного эмпиризма,
основанного на внешнем опыте, остается нерешенным вопрос о значении знания, об
адекватности познания внешнего мира.
Между тем если обратиться к непосредственным
переживаниям самого субъекта, особенно к переживаниям такого рода, как
побуждения, то открывается возможность построения существенно иной теории
мотивации.
С точки зрения субъекта процесс мотивации не только
наблюдаем, но и доступен непосредственному познанию. Мы можем четко различать
наши побуждения и уверенно знать, когда мы хотим погулять, отдохнуть,
поиграть или добиться определенной цели. Речь идет именно о непосредственном
знании состояний побуждения, которые обязательно проявятся в определенных
поступках. Их не следует смешивать с псевдопобуждениями, когда мы думаем, что
хотим или думаем, что знаем будущий образ наших действий.
С позиции субъекта для объяснения собственного
поведения нам придется решать обратную задачу, т. е. устанавливать те
причины, которые вызвали определенные побуждения, и связывать их с теми
последствиями, в которых выразились наши действия. Иными словами, решая эту задачу,
мы будем выявлять определенные классы мотивирующих причин –
"обобщенные детерминанты", так чтобы каждый класс соответствовал
определенному побуждению. Отметим, что выделенные подобным образом обобщенные
детерминанты займут место как исходных условий ситуации, так и
индивидуальных особенностей субъекта, которые в совокупности (или
посредством взаимодействия – пока допустимо любое предположение)
определяют условие "если…" в комплексе связей "если… то…",
где следствиями "то…" выступают последующие действия.
Рассмотрим в качестве примера побуждение к смеху.
Очевидно, что мы будем смеяться только над тем, что найдем смешным (личностные
особенности). Однако помимо этого должно существовать нечто такое в ситуации,
что способно рассмешить нас. Такие особенности окружения и нашего настроения,
которые заставляют нас смеяться, мы назовем, к примеру, обобщенным
детерминантом смеха.
Если понятие мотивов, как и другие дескриптивные
понятия, такие как «установки», «ценности», «интересы», «личностные
конструкты», были введены в конечном счете для объяснения межиндивидуальных
различий в поведении, его однородности в схожих ситуациях и стабильности во
времени, то обобщенные детерминанты призваны объяснить помимо различий в
поведении в схожих ситуациях и нестабильности поведения во времени еще один
важный и, главное, недоступный другим способам объяснения параметр
индивидуального действия – стабильность по отношению к некоторым внутренним
состояниям, имеющим характер непосредственно узнаваемых ценностей. В
этом плане они напоминают детерминирующие факторы ситуации, особенно если мы
трактуем сходство ситуаций с точки зрения субъекта – как ожидание
субъектом схожих последствий, когда эти последствия как антиципируемые события
включены в актуальную ситуацию.
Обобщенными детерминантами могут выступать не только
стимулы актуальной ситуации и антиципируемые события, но и любые другие
представления, в том числе представления о событиях в прошлом, не только
антиципируемые внешние события, регистрируемые внешним наблюдателем или самим
субъектом, но и антиципируемые или отнесенные к прошлому внутренние состояния.
Объяснительная функция обобщенных детерминантов как
гипотетических конструктов состоит в предсказании результатов действий и их
последствий на основе непосредственно данной мотивации, проявление которой
связано с определенным классом мотивирующих причин. Поясним это утверждение на
примере. Наблюдая и оценивая некоторое побуждение как желаемое и полезное с
точки зрения последствий, мы будем стремиться вычленить те детерминанты, которые
вызвали это побуждение, чтобы иметь возможность управлять данным побуждением
посредством сознательного поиска и создания обнаруженных мотивационных причин.
Аналогичным образом обстоит дело и с нежелательными побуждениями, но стремления
здесь будут противоположными. Не исключено, что обобщенными детерминантами
поведения выступят и сами антиципируемые результаты вместе с их последствиями.
Когда мы планируем отправиться в путешествие, наша мотивация возбуждается и
усиливается именно антиципацией неизведанных ранее, воображаемых событий или
уже испытанных прежде желаемых внутренних состояний.
Таким образом, понятие обобщенного детерминанта
позволяет одновременно получать ответы на два важнейших вопроса,
касающихся поведения: "зачем?" и "почему?", т. е. позволяет
спрашивать как о причинах поведения, так и о его целях. Современные же теории
мотивации обращаются только к первому вопросу, бессильно опуская руки перед
объяснением непроизвольной активности. Более того, при исследовании реального
поведения людей строго разграничить вопросы "зачем?" и
"почему?" вовсе не просто, а подчас и совсем невозможно. Откуда нам
известно, в какой мере человек наделяет смыслом свои поступки и осознает их?
С учетом того, что цели действий вместе с их
последствиями принадлежат к множеству возможных событий в будущем, тогда как
причины действий относятся к событиям из прошлого для надлежащего исследования
детерминации поведения необходимо с самого начала рассматривать все возможные
детерминанты поведения в трансспективе времени.
Теоретическое обоснование модели. При обосновании и теоретической разработке модели
детерминации поведения мы будем отталкиваться от теории поля К. Левина,
которая, с одной стороны, близка к нашей модели "по духу", а с
другой – имеет достаточно четкие отличия. Разберем по порядку шесть
основных характеристик, которые Левин дал своей теории [9].
1. При анализе поведения необходимо учитывать общую
ситуацию, включающую широкий круг явлений, а не только элементы типа стимулов и
реакций. Совокупную ситуацию следует реконструировать так, как она
представляется субъекту. Для нашей модели первое требование остается в
силе, а второе выполняется автоматически, поскольку обобщенные детерминанты
(которые включают и совокупную ситуацию) с самого начала вычленяются и реконструируются
субъектом.
2. Детерминанты поведения независимо от локализации
в окружении или субъекте должны пониматься психологически, а не физикалистски.
Иными словами, объяснение должно быть психологичным. Согласно нашей модели
"психологичность" или "физикалистичность" объяснения будут
определяться самим субъектом в зависимости от того, какие элементы сознания
(субъективные или объективные) он склонен ставить на первый план и принимать в
качестве причин (следуя интуитивизму Н.О. Лосского, мы отделяем сознание
от психического процесса).
3. Для объяснения поведения недостаточно выделить
простые связи или ассоциации "раздражитель – реакция". В основе
всякого поведения лежат силы. Этот динамический аспект поведения в нашей
модели занимает значимое место. Мы допускаем, что независимо от природы
обобщенных детерминантов и отношения их ко времени побуждения, с которыми мы в
конечном счете имеем дело, суть равнодействующие тех гипотетических сил,
которые можно приписать обобщенным детерминантам, выделенным для объяснения
данных побуждений.
4. Поскольку простая классификация наблюдаемых
феноменов – это лишь описательный уровень, она может стать причиной
неверного объяснения, когда связывает внешне одинаковое поведение с одними и
теми же причинами. Поэтому следует вырабатывать общие понятия и затем
использовать их как конструктивные элементы, в сочетании объясняющие каждый
конкретный случай. Принимая это положение Левина в целом, отметим значение
конструктивного метода для анализа связей между непосредственно данной мотивацией
и последующим поведением в нашей модели. Следует признать, что мотивация, как
правило, неоднозначно определяет последующее поведение. К примеру, наше
побуждение "хочу утолить жажду" может выразиться в различных
поведенческих последствиях, которые потребуют конструктивного объяснения.
5. Поведение есть функция существующего в данный
момент поля. На поведение влияет только то, что действует здесь и теперь. Будущие
и прошлые события сами по себе не могут определять поведение, они действенны
лишь как нечто актуально припоминаемое или предвосхищаемое. Такие прошлые
события, как научение, переживания, могут внести свой вклад в структуру
существующего в данный момент поля лишь в той мере, в какой они влияют на
актуальное состояние субъекта и его окружения. Данное положение имеет
особенное значение для нашей теории. Обобщенные детерминанты поведения могут
относиться к прошлому, будущему или настоящему, определяя актуальную мотивацию.
Поэтому предсказание исхода соперничества между разновременными детерминантами
поведения за власть над человеком, понимание механизма борьбы "за власть
над настоящим" являются существенной и необходимой предпосылкой объяснения
поведения вообще. Хотя Левин всячески подчеркивал, что "психологическое
поле", существующее в данный момент, включает в себя представление о своем
прошлом и будущем, и даже ввел понятие временной перспективы для включения
будущего и прошлого, реального и идеального плана жизни в план данного момента
[10], какого-то конкретного способа исследования временной перспективы, метода
соотнесения разновременных детерминантов поведения он не предложил.
6. Психологические ситуации должны быть, по
возможности, представлены в математической форме, которая облегчает научную
обработку и позволяет использовать "логически неопровержимый и
одновременно соответствующий конструктивным методам язык". Левин
действительно широко пользовался некоторыми понятиями геометрии, особенно
топологии, при создании своей теории поля и теории личности. Мы также полагаем,
что использование математических понятий и моделей при разработке теорий
мотивации и их интерпретации может быть весьма плодотворным, пусть даже на
начальном этапе разработки теории такие представления и модели скорее будут
служить выявлению психологического смысла, нежели строго описывать
действительные процессы. Само использование математических понятий подскажет
путь к новым экспериментам и упростит их проведение.
При создании своей модели окружения Левин столкнулся
со сложной гносеологической проблемой соотношения психологического
(феноменального данного) мира субъекта и мира физического (подчиненного
физическим законам). Левин полагал, что непсихологический мир начинается в так
называемых краевых точках жизненного пространства, где находятся "факты,
которые не подчиняются психологическим законам". Таковы, например,
физические и социальные явления (законы или традиции, принятые в той или иной
стране). Другой попыткой Левина обойти психофизическую проблему было
утверждение, что жизненное пространство складывается из психобиологических
явлений. Таким образом, он пытался выйти за рамки феноменального (данного в
сознании), подчеркивая, что "в модели жизненного пространства учитываются
все влияющие на поведение факторы и определяющие его закономерности независимо
от того, переживаем мы их или нет" [11]. Нетрудно заметить, что последнее
утверждение противоречит первому и второму требованиям, от которых Левин
отталкивается с самого начала.
На наш взгляд, данная проблема должна решаться через
преодоление двух "гносеологических заблуждений", прочно укоренившихся
в научном сообществе. Во-первых, следует отделить сознание от
психического процесса, как это сделал Н.О. Лосский при обосновании
интуитивизма. Если этого не сделать, то любое знание, представленное в
сознании, окажется субъективным. Предпосылка же, состоящая в том, что такое
субъективно данное знание будет соответствовать объективным закономерностям,
является догматической и принципиально непроверяемой. Г. Фреге в своей
чисто логической работе приходит к выводу, что "не все является
представлением. Иначе психология заключала бы в себе все науки или, по крайней
мере, была бы высшим авторитетом по отношению ко всем остальным наукам; иначе
психология господствовала бы даже в логике и математике. Ничто, однако, не
противоречит духу математики в такой степени, как ее зависимость от
психологии" [12]. Во-вторых, необоснованно и малопродуктивно
полагать, будто сознание является чем-то субъективным, поскольку само
разделение на субъект и объект возможно только в сознании. При том, конечно, условии,
что значение объективного не ограничивается рамками теоретического конструкта.
Мы можем определить объективное и
субъективное по отношению к познающему субъекту. Если во власти
субъекта изменить какие-то из данных ему переживаний и представлений, то такие
переживания и представления окажутся для него субъективными.
Например, чувство беспокойства, радость, эстетическое восприятие, ощущение
тепла могут в известной степени подвергаться воздействию воли субъекта.
Переживания и представления, не зависящие от воли субъекта, такие как желтизна
осеннего листа, твердость предметов, подчинение природных процессов физическим
законам, ощущение сильной усталости, головная боль, окажутся для него
объективными. Следует особо подчеркнуть, что разделение на субъективное
и объективное не задано для субъекта раз и навсегда. Если человек научится
преодолевать головную боль или сумеет представить желтый осенний лист как-то
иначе, то эти переживания и представления перестанут иметь для него объективный
характер. Отсюда открывается дверь в иное измерение воли. Воля – это не
только сила, противостоящая привычке, как ее принято трактовать в психологии.
Рассекая мир сознания на субъективную и объективную части, устанавливая границы
возможного и невозможного, она структурирует сознание и вместе с тем выступает
средством освоения новых возможностей, инструментом познания и освоения
внешнего мира.
Таким образом, главное теоретическое противоречие в
модели окружения Левина (его теорию личности мы здесь не затрагиваем)
заключается в том, что психологическое поле, имманентное познающему
субъекту, а потому, по представлениям Левина, субъективное, приобретает для
субъекта действия трансцендентный и объективный характер. Согласно этой
модели получается, что сначала субъект познания конструирует психологическое
поле (без малейшего вмешательства действующего субъекта), а затем уже
действующий субъект начинает следовать требованиям, содержащимся в этом поле.
То есть источники детерминации поведения оказываются трансцендентными действующему
субъекту и имманентными познающему субъекту, что в модели окружения
должно приводить к полностью автономному, независимому ни от каких объективных
обстоятельств модусу поведения.
Попытка Левина ввести в психологическое поле наряду с
"жизненным пространством" "чужую оболочку" с не
подчиняющимися психологическим законам фактами интуитивно была верной и
оправданной, однако при тех гносеологических предпосылках, которым он следовал,
это лишь до предела заострило эпистемологические вопросы. Выйти из такого
положения можно было бы, признав, что в психологическом поле [13],
представленном субъекту, с самого начала наряду с субъективными элементами
присутствуют и объективные – в том смысле, как мы определили их выше.
Такое признание отвечало бы внутреннему смыслу психологического поля,
репрезентирующего соответствие возможных средств цели. Эти средства, включая
возможные действия субъекта, организуются субъектом, как правило, таким
образом, что учитывают и объективные стороны ситуаций, препятствий на пути к
цели и последствий возможных действий.
Слабым местом теории поля Левина и других подобных ей
теорий (в частности, теории психоанализа З. Фрейда, психогидравлической
теории К. Лоренца, аналитической психологии К. Юнга, теорий,
разрабатываемых в рамках теории систем) является аксиоматическое (иначе говоря,
догматическое) постулирование того, что поведение будет служить достижению
определенной цели (разрядке некой системы, установлению равновесия,
приспособлению и т. п.). Иными словами, исследователи, еще только приступая
к изучению мотивации, уже достоверно знают конечные цели поведения, так что
объяснение поведения сводится главным образом к тому, почему для достижения
конечной цели были выбраны те или иные средства.
Особо отметим, что при обосновании предлагаемой здесь
модели детерминации поведения мы a priori не определяем никаких конечных целей
поведения, а начинаем исследование с непосредственно данных субъекту
побуждений. В этом месте нас естественно упрекнут за субъективность подобного
подхода, который в лучшем случае признают пригодным для объяснения субъектом
своих собственных действий. Сразу оговоримся, что модель детерминации поведения
предназначена не столько для объяснения поведения, сколько для его предсказания
и управления им, что уже оправдывает дальнейшую разработку
этой модели. Большинство же известных нам теорий мотивации не предиктивны, а
постдиктивны, т. е. позволяют объяснять лишь уже совершенные действия. В
лучшем случае некоторые из теорий мотивации можно назвать ограниченно
предиктивными для очень узкого круга избранных ситуаций или объяснительными,
когда они помогают понять, почему некоторое действие осуществляется так, а не
иначе. Не следует упускать из виду и то, что субъект способен не только
переживать свои побуждения, но и представлять о них отчет. Использование
подобных отчетов наряду с наблюдением эффектов поведения, установлением связей
между отчетами и физиологическими или поведенческими проявлениями
непосредственных побуждений может обеспечить надежную базу для дальнейших
эмпирических исследований.
Примечания
1. “The personality, social, and child psychologists
went one way; the perception and learning psychologists went the other; and the
country between turned into desert” (Cronbach L.J. The two disciplines
of scientific psychology // American Psychologist. – 1957. –
V. 12. – P. 671–684.
2. “A true federation of the disciplines is required.
Kept independent, they can give only wrong answers or no answers at all
regarding certain important problems”. (Cronbach L.J. The two
disciplines of scientific psychology.)
3. "…Мы должны прибегнуть к крайне своеобразному
методу, именно строить философские теории, и притом, прежде всего теорию
знания, не опираясь ни на какие другие теории, т. е. не пользуясь
утверждениями других наук как посылками" (Лосский Н.О.
Обоснование интуитивизма // Лосский Н.О. Избранное. – М.,
1991. – С. 25).
4. Цит. по: Хекхаузен Х. Мотивация и
деятельность. – М., 1986. – Т. 1. – C. 30.
5. “Если продолжить разбор причин поведения, мы, в
конце концов столкнемся со сложной гносеологической проблемой. Разве возможно
полностью и в абсолютно объективной форме разграничить личностные и
ситуационные факторы? Действующий субъект без ситуации столь же немыслим, как и
ситуация без субъекта” (Хекхаузен Х. Мотивация и деятельность. –
C. 30).
6. Лосский Н.О. Обоснование
интуитивизма. – С. 67.
7. Хекхаузен Х. Мотивация и
деятельность. – C. 39–40.
8. Там же. – C. 36.
9. Там же. – C. 182, 183.
10. См.: Зейгарник Б.В. Теория личности Курта
Левина. – М., 1981. – С. 60–64.
11. Цит. по: Хекхаузен Х. Мотивация и
деятельность. – C. 191.
12. Фреге Г. Мысль: логическое
исследование // Философия, логика, язык / Сост.
В.В. Петров. – М., 1987.
13. Следует признать, что термин "психологическое
поле" в этом случае будет не совсем удачным.
Alexandrov A.G. The model of behaviour determination in time
trans-spective (theoretical ground)
Theoretical development of rather specific model of
behaviour determination is treated in the paper. Alongside, general problems of
creation of theories explaining human behaviour are considered. The advanced
model of behaviour determination is intended for forecasting and controlling
behaviour rather than for explaining the latter.