Л.Г.Гусейнов

 

Объективная природа международных обязательств
в области прав человека

 

В традиционных сферах международных отношений договорные нормы базируются на принципе взаимности в том плане, что они регулируют взаимоотношения между сторонами договора – например, взаимное открытие рынка, предоставление эквивалентного правового режима гражданам обоих (или всех) договаривающихся государств, обмен товаров или услуг и т.п.[1]. Иначе говоря, строгая логика quid pro quo проникает во все взаимоотношения государств. Ключевая роль принципа взаимности, предполагающего взаимозависимость принимаемых на себя государствами обязательств, обусловлена прежде всего децентрализованной природой самой международно-правовой системы. Взаимность по сути сопровождает весь процесс “жизнедеятельности” норм международного права. В процессе нормообразования она выступает мощной мотивацией, обоснованием для возникновения новых норм, как обычно-правовых, так и договорных; она лежит также в основе различных методов самопомощи, посредством которых государства обеспечивают осуществление своих прав: это механизмы реторсий, репрессалий, неисполнения договоров вследствие их нарушения и т.п.

Что касается области международной защиты прав человека, то здесь картина совершенно иная. В международных соглашениях в области прав человека формально отсутствует элемент выгоды между сторонами. Взаимные права государств-участников не сопровождаются какими-либо материальными выгодами. Если договоры в традиционных сферах межгосударственных отношений воплощают взаимность в том смысле, что они регулируют определенное взаимодействие между их сторонами, обычно, на основе “отдавать и приобретать”, в типичных соглашениях в области прав человека формально отсутствует этот элемент выгод и обременений. Эти соглашения направлены на защиту общего интереса[2], универсально признанной ценности (основные права и свободы человека), порождая в первую очередь и главным образом объективные обязательства, т.е. обязательства “каждого и всех перед каждым и всеми”, нежели набор субъективных прав и обязанностей между договаривающимися государствами[3]. В случае с “правозащитными” договорами обязательства действуют, если можно так выразиться, “вовнутрь”, а не “между”.

Указанная специфика международных “правозащитных” обязательств хорошо видна на следующем примере. Нормы, регламентирующие права иностранцев и нормы, регламентирующие права человека, казалось бы, имеют много сходств, в особенности в плане ratione materiae, а также порой утверждают, что институт прав человека произошел от первого. В действительности же эти два института существенно отличаются друг от друга; в то время как международные договоры, предусматривающие определенный правовой режим для иностранцев, заключались (и заключаются) на чисто взаимной основе, то трудно представить себе такую ситуацию, когда государство берет на себя обязательства по защите основных прав человека, обуславливая это подобным шагом со стороны другого государства (других государств). Ведь государство, становясь участником многостороннего договора о правах человека, обязывается обеспечивать права и свободы не только своих граждан или граждан какого-то другого государства, а права человека в целом, независимо от гражданства лиц, иначе говоря, индивида in absracto. Одним словом, принцип взаимности не играет в данном случае какой-либо существенной роли[4].

Примечательно, что вопрос об особом, объективном характере обязательств в области прав человека не раз ставился в международной практике. Так, в деле об Оговорках к Конвенции о предупреждении преступления геноцида и наказании за него представитель Великобритании заявил перед Международным судом ООН, что “в отличие от конвенций коммерческого, технического или общего типа, где обязательства... главным образом носят взаимный характер и действуют между сторонами, т.е. от каждой стороны по отношению к каждой из всех остальных в отдельности”, в таком договоре как Конвенция о геноциде, “нет обязательств... между сторонами. Каждая сторона, правда, принимает на себя обязательства, но это не обязательства, которые исполняются в отношении или для выгоды других государств. Такого рода конвенция не предусматривает взаимных выгод ощутимого характера между сторонами. Она предусматривает почти исключительно принятие ими на себя обязательств независимо от принятия аналогичного обязательства другими сторонами. Одним словом, мы имеем здесь перед собой абсолютные обязательства, не подчиненные никаким соображениям взаимности”[5].

В своем консультативном заключении Международный суд высказался в таком же духе: “В подобной конвенции договаривающиеся государства не имеют никаких собственных интересов. Они, все как один, имеют общий интерес, а именно осуществление высоких целей, которые представляют собой raison d’étre конвенции. Следовательно, в конвенциях такого типа нельзя говорить об индивидуальных преимуществах или утерях государств, или поддержании совершенно точного баланса между правами и обязанностями. Высокие идеалы, которые вызвали к жизни Конвенцию, составляют, в силу общей воли сторон, основание и мерило всех ее положений”[6].

Идея объективных обязательств нашла свое наиболее яркое отражение в решении Европейской Комиссии по правам человека[7] по установлению приемлемости межгосударственного заявления, представленного Австрией против Италии в 1960 году в деле Pfunders. В своем заявлении Австрия обвиняла Италию за допущение ею в Южном Тироле с преобладающим немецким меньшинством нарушений права на объективное судебное разбирательство (ст. 6 Европейской Конвенции о правах человека[8]), которые однако имели место в то время, когда Австрия не являлась еще стороной Конвенции. Италия поэтому оспаривала юрисдикцию Комиссии на основании ratione temporis, и заявляла, что договорные отношения между двумя государствами могли существовать только с момента ратификации Австрией указанной Конвенции. Комиссия отклонила этот аргумент, заявив, что “цель Высоких Договаривающихся Сторон в заключении Конвенции не состояла в том, чтобы уступить друг другу взаимные права и обязательства для преследования собственных национальных интересов, а чтобы установить общий публичный порядок свободных демократий Европы с целью поддержания общего наследия политических традиций, идеалов, свободы и верховенства права”[9]. Комиссия далее заявила: “Обязательства, принятые на себя Высокими Договаривающимися Сторонами в Конвенции, имеют по существу объективный характер, будучи направленными скорее на защиту основных прав отдельных индивидов от нарушения их со стороны какой-либо из Высоких Договаривающихся Сторон, нежели на создание субъективных и взаимных прав для самих Высоких Договаривающихся Сторон”[10]. Европейская Комиссия подтверждала эту точку зрения в ряде своих последних решений и в одном деле применила ее для ограничения действия оговорок к Европейской Конвенции, т.е. чтобы исключить взаимное действие подобных оговорок[11].

Аналогичным образом сформулировал свою позицию по указанному вопросу и Меж­аме­риканский Суд по правам человека. В консультативном заключении по делу “De­fi­­ni­tion of “other treaties” Subject to the Interpretation of the Inter-American Court of Human Rights” Суд подчеркнул, что цель договоров в области прав человека заключается в том, чтобы гарантировать пользование индивидами закрепленных в них прав и свобод, нежели устанавливать обоюдные отношения между государствами[12]. В своем другом консультативном заключении Межамериканский Суд заявил следующее: “Современные договоры о правах человека в целом, и Американская Конвенция в частности (Американская Конвенция о правах человека[13]. – Л.Г.), не являются многосторонними договорами традиционного типа, заключенными с целью осуществления обоюдного обмена прав для взаимной выгоды договаривающихся государств. Их объект и цель состоят в защите основных прав индивидов независимо от их гражданства, как в отношении государства их гражданства, так и всех других договаривающихся государств”[14]. Таким образом, Межамериканский Суд также подчеркнул преимущественно объективный характер обязательств в области прав человека, связав это с объектом и целью этих договоров.

Наконец, объективная природа договорно закрепленных прав человека вытекает также из ст. 60 Венской Конвенции по праву международных договоров 1969 г., устанавливающей возможность приостановления или прекращения договора как допустимую реакцию на существенное его нарушение. Однако п. 5 указанной статьи делает исключение из этого общего правила, а именно в отношении договоров гуманитарного характера, под которыми имеются в виду не только Женевские Конвенции о защите жертв войны 1949 г., но и международные соглашения о правах человека[15]. Неприменение к гуманитарным соглашениям принципа inadimplenti non est adimplendum основывается, в частности на том, что ввиду erga omnes partes характера этих соглашений каждое его приостановление или прекращение могло бы затронуть не только нарушающее данное соглашение государство, но и также всех остальных его участников.

Однако провозглашение того, что обязательства в области прав человека носят главным образом объективный характер, не нужно понимать в абсолютном смысле[16]. Идея об объективном характере этих обязательств могла бы быть воспринята с определенной оговоркой. Со строго юридической точки зрения, договоры о правах человека сконструированы как все остальные многосторонние договоры. Они также создают права и обязательства между участниками[17]; но исполнение договорных обязательств государств не может быть “расщеплено” на пары билатеральных отношений, как например, в случае с Венской Конвенцией о дипломатических отношениях. Оно целостно и зиждется на коллективном гарантировании[18]: иными словами, каждое государство-участник обязано перед любым другим государством-участником выполнять свои обязательства и, наоборот, каждый участник имеет коррелятивное право на требование исполнения договора всеми другими государствами-участниками. Важно заметить, что коллективное обеспечение исполнения обязательств не обязательно означает реакцию всех соответствующих государств, а скорее предполагает реакцию, отражающую общую волю участников того или иного соглашения. Обязательства, вытекающие из “правозащитного” соглашения, адресо­ваны ко всем сторонам в одинаковой степени и интересы одного государства не вовлечены в большей степени, чем другого. Если иное не установлено, все государства-участ­ни­ки имеют одинаковые средства защиты в случае нарушений[19].

 


Примечания

[1] См. подробнее: Simma B. Das Reziprozitätselement im Zustandekommen völkerrechtlicher Verträge. – Berlin. – 1972; Idem. Reciprocity // Encyclopedia of Public International Law / ed. R.Bernhardt – Amsterdam, 1984. – Vol. 7. – P.400 ff; Idem. Bilateralism and Community Interest in the Law of State Responsibility // International Law at a Time of Perplexity / ed. Y.Dinstein. – Dordrecht, 1989. – P.821–844.

[2] “Общий интерес, – пишет Б.Зимма, – это результат консенсуса, в соот­ветствии с которым уважение определенных фундаментальных ценностей не должно быть оставлено в свободном распоряжении отдельных государств”. – См.: Simma B. International Crimes: Injury and Countermeasures. Comment on Part 2 of the ILC Work on State Responsibility // International Crimes of State:A Critical Analysis of the ILC's Draft Article 19 on State Responsibility (J.H.H.Weiler, A.Cassese, M.Spinedi eds.). – Berlin-New York. 1989. – P.285.

[3] М.Ханц, пожалуй, впервые наиболее обстоятельно исследовавший воп­рос о правовой природе договоров в области защиты прав человека, приходит к заключению о субъективном характере вытекающих из них обязательств. – См.: Hanz M. Zur völkerrechtlichen Aktivlegitimation zum Schutze der Menschen­rechte. – 1985. – S.60–86 (в особенности см.: S.60–72).

[4] Ср., однако: Provost R. Reciprocity in Human Rights and Humanitarian Law // The British Yearbook of International Law. – 1994. – Vol. 65. – P.453.

[5] Reservations to the Convention on the Prevention and Punishment of the Crime of Genocide. ICJ Pleadings. – P.64, 387–388. Дж.Фицморис, представлявший Великобританию в вышеназванном деле, позднее изложил эту точку зрения в своем втором докладе по праву международных договоров следующим образом: “В случае с договорами о правах человека, ни в юридическом плане, ни из практической точки зрения, обязательство какой-либо стороны не зависит от соответствующего исполнения другими сторонами. Данное обязательство имеет в большей степени абсолютный, нежели взаимный характер. Можно так сказать, что это обязательство в отношении всего мира, нежели в отношении конкретных сторон”. – См.: Fitzmaurice J. Second Report on the Law of Treaties // International Law Commission Yearbook. – 1957. – Vol. II. – P.54. В обоих по сути правильных заявлениях Дж.Фицмориса, неприемлемо, по нашему мнению, исключение вооб­ще возможности существования прав и обязательств государств-участников договоров о правах чело­ве­ка.

[6] ICJ Reports. – 1951. – P.23.

[7] С вступлением в силу Протокола № 11 к Европейской Конвенции о правах человека (1 ноября 1998 года), Европейская Комиссия по правам человека упразднена. Ныне действует единый контрольный орган – Европейский Суд по правам человека.

[8] Конвенция о защите прав человека и основных свобод (Европейская Конвенция о правах человека) была принята 4 ноября 1950 года. Вступила в силу 3 сентября 1953 года. На 1 марта 1999 года имелось 40 государств-участников.

[9] Yearbook of the European Convention on Human Rights. – 1961. – vol. 4. – P. 138.

[10] Ibid. – P.140.

[11] См. решение Комиссии по установлению премлемости заявления № 9940/82, France v. Turkey от 6 декабря 1983 г.; опубликовано в: Zeitschrift für ausländisches öffentliches Recht und Völkerrecht. – 1984. – Band 44. – S.359 ff.

[12] Definition of "other treaties“ Subject to the Interpretation of the Inter-American Court of Human Rights. // Advisory Opinion. – OC – 1/1982. – IACHRA, 1982. – P.41.

[13] Принята 22 ноября 1969 г. Вступила в силу 18 июля 1978 г. На 1 марта 1999 г. имелось 25 ратификаций.

[14] Effect of Reservations on the Entry into Force of the American Convention on Human Rights. // Advisory Opi­nion. – P.20–21.

[15] См.: Barile G. The Protection of Human Rights in Article 60, Paragraph 5 of the Vienna Convention of the Law of Treaties // Le droit international a l'heure de sa codification: Etudes en l'honneur de Roberto Ago. Vol. II. – Milano. – 1987. – P.3.

[16] Иначе может сложиться впечатление, что международные договоры о правах человека будто имеют pacta tertiis эффект (т.е. будто на них не распространяется принцип pacta tertiis nec nocent nec prosunt – “договоры не создают прав и обязанностей для третьих сторон” ).

[17] Этот важный нюанс был, в частности зафиксирован Европейским Судом по правам человека в деле Ire­land v. United Kingdom. Суд, избрав более осторожную формулировку, нежели Европейская Комиссия в Pfun­­ders case, отметила: “В отличие от международных договоров классического типа, Конвенция (Ев­ро­пей­ская Конвенция о правах человека. – Л.Г.) содержит более чем взаимные обязательства между до­го­ва­ри­ваю­щи­мися государствами. Она порождает, помимо сети принятых на себя обоюдных, билатераль­ных обя­занностей, и объективные обязательства”. – См.: Publications of the European Court of Human Rights (1978). – Ser. A. – No. 25. – P.90 (далее: ECHR).

[18] В последней части Преамбулы Европейской Конвенции о правах человека говорится о “коллективном осуществлении” прав человека. См. об этом: Гусейнов Л.Г. Ответственность государств за нарушения договорных обязательств в области прав человека (на примере Европейской Конвенции о защите прав и основных свобод человека) // Московский журнал международного права. – 1998. – спец. выпуск. – С.140–168.

Нужно сказать, что концепция “коллективного гарантирования” и “объективного публичного порядка” выработана и наиболее развита именно в рамках Европейского правозащитного механизма. Так, Евро­пей­ская Комиссия по правам человека в своем докладе по Temeltasch case указала, что “объективный по су­ществу характер” обязательств, вытекающих из Конвенции, обусловлен учрежденным ею контрольным ме­ха­низмом, который, в свою очередь, базируется на понятии коллективной гарантии. – опубликован в: Zeit­sch­rift für ausländisches öffentliches Recht und Völkerrecht. – 1983. – vol. 43. – S.836. В деле Chrysostomos Ко­мис­сия пошла еще дальше, прямо назвав Европейскую Конвенцию “конституционным актом”, способ­ствую­щим “коллек­тивному обеспечению соблюдения” прав человека. (Case of Chrysostomos and others, решение от 4 марта 1991 г. – Yearbook of the European Convention on Human Rights. – 1991. – No. 34. – P.52); См. в этой связи также решение Ев­ро­пейского Суда по правам человека в деле Loizidou v. Turkey (пред­ва­ри­тель­ные возражения) от 23 марта 1995 года. – Текст решения см.: Human Rights Law Journal. – 1995. – vol. 16. – P. 15 ff. Немецкий профессор Б.Зимма по этому поводу пишет: “В случае с Европейским правозащитным механизмом мы имеем нечто подобное публично-правовой инфраструктуре. Конвенционные органы, через контролирование оговорок и заявлений и динамический метод толкования установили себя “хозяевами” своего до­говора в степени, несравнимой в истории международного права, и приблизили свою деятельность к деятельности конституционного суда. Путь от Страсбургских высот вниз до сцены Объединенных Наций – очень далек” (Simma B. Does the UN Charter Provide an Adequate Legal Basis for Individual or Collective Res­pon­­ses to Violations of Obligations erga omnes? // The Future of International Law Enforcement. New Scenarios – New Law? Proceedings of an International Symposium of the Kiel Institute of International Law, March 25 to 27, 1992 / Ed. by J.Delbrück. – Berlin. – 1993. – P.135–136). См. также: Frowein J.A. Die Heraus­bil­dung euro­pä­i­scher Verfassungsprinzipien // Rechtsstaat und Menschenwürde: Festschrift für Werner Maihofer. – Frank­furt am Main. – 1988. – S.144 ff. (в особенности см. S.152); Salcedo J.A.C. The Place of the European Con­vention in In­ternational Law // The European System for the Protection of Human Rights / Ed. by R.St.J.Mac­do­nald, F.Matscher, H.Petzold). – Dordrecht-Boston-London. – 1993. – P.15–24.

[19] Сказанное позволило доктрине, в частности немецкой, развить концепцию об объективном порядке, скон­струированном международными договорными обязательствами в области прав человека. – См. об этом: Kälin W. Menschenrechtsverträge als Gewährleistung einer objektiven Ordnung // Aktuelle Probleme des Men­schen­rechtsschutzes (Berichte der Deutschen Gesellschaft für Völkerrecht). – Band 33. – 1993. – S.9–44; Schläppi E. Menschenrechte in der bilateralen Entwicklungszusammenarbeit: Chancen und Grenzen aus völker­recht­licher Sicht. – Baden-Baden. – 1998. – S.54–55. По мнению еще одного немецкого авто­ра, права человека способствуют “конституционализации” международного права. – См.: Bryde B.-O. Verpflichtungen erga om­nes aus Menschenrechten // Aktuelle Probleme des Menschenrechtsschutzes (Berichte der Deutschen Gesell­schaft für Völkerrecht). – Band 33. – 1993. – S.170.