В. В. Мархинин

ДУХОВНЫЕ ОСНОВЫ РУССКОГО КОММУНИЗМА

И ныне нельзя не видеть как с разломом социалистического строя резонирует разрушение русского этноса и исторической России. Но также и наоборот, когда, например, в результатах последних – думских и президентских – выборов заметны признаки того, что Россия все-таки выстоит, то можно ли не видеть, что это – ни в коем случае не вопреки, а лишь благодаря глубинной взаимосвязи коммунистического идеала и русского самосознания. Конечно, отнюдь не диссидентство (то есть, не так назыаемая “интеллигенция”) – демиург российской катастрофы: эта группка из советского зазеркалья не более, чем агент внутренних и внешних социальных процессов и сил разрушения. Концентрированным выражением действия и взаимодействия данных социальных процессов и сил явились коррумпированность и маниакальное стремление к власти той части класса номенклатуры, которая занимала ключевое положение и в институтах советской союзной государственности. Отчужденность этой части класса властвующей бюрократии от интересов народа предопределила предательство ею идеала социальной справедливости; но то, что подоплекой однажды открыто заявленного, а затем тотально прокламируемого антикоммунизма является предательство национально-государственных интересов исторической России, – это более или менее маскировалось под борьбу против Советского Союза как якобы “тоталитарной империи”. Но особенно сложен другой вопрос. Почему русский народ в значительной своей массе оказался не готовым своевременно распознать в антикоммунистическом соблазне идеологию, враждебную его этнической самобытности, а значит и силу, угрожающую национально-государственному существованию России? Полагаю, что в поисках ответа на этот вопрос, в первую очередь, следует сосредоточить внимание на состоянии мировоззренческих оснований русского самосознания. В таком случае, правомерно предположить: не потому ли русское самосознание оказалось неспособным действенно отреагировать на разрушение укорененного в нем социалистического идеала, что истощенной оказалась духовная почва, питающая корни этого идеала?

Утверждение исключительной значимости одной единственной формы мировоззрения – будь то православное христианство (или вообще какая-нибудь религия), или атеизм – не может быть благодатным способом возрождения этноса и государственности. Поэтому проведение в жизнь правового принципа свободы в выборе мировоззренческой ориентации, разделяемого и марксистким коммунизмом, является насущно необходимым. Также и развитие в марксизме атеистических воззрений, воспринятых от Фейербаха, составляет само по себе непреходящую заслугу марксизма. В отечественной традиции, создавшей почву для восприятия и усвоения марксисткого коммунизма, особенно явно акцентировано, в полном согласии с атеистической позицией Фейербаха-Маркса, внутреннее этическое достоинство атеистического мировоззрения: “Любовь к добру и справедливости” [1, 34]. Тем не менее, думается, что как раз в трактовке характера взаимоотношений атеизма и религии заключена сердцевина исторической ограниченности ортодоксально-марксисткой версии коммунизма, верность которой стремились сохранить русское коммунистическое движение и советская система. В этой версии последовательному осуществлению в социальной жизни принципа свободы выбора мировоззренческой ориентации препятствует то, что в гносеологическом отношении безусловное предпочтение отдается атеизму в ущерб религии. Абсолютизация идеологической функции религии, обьясняющаяся условиями нарастания классовой борьбы в XIX – начале XX вв., влияние общего позитивистского настроя той эпохи, когда считалось, что наука способна познать абсолютную истину о мире, – все это отразилось в представлении о том, что только атеистическое мировоззрение дает истинные основания для коммунистической теории, обеспечивает ее научный характер. Как следствие, сама перспектива построения общества социальной справедливости увязывается с перспективой все более полного, а в некоей точке будущего – окончательного вытеснения религии атеизмом и наукой.

Религия и атеизм – две мировоззренческие стратегии осуществления в перспективе вечности идеала благой жизни, опирающиеся на противоположные онтологические допущения. Смысл этих допущений зафиксирован еще в первобытном мифологическом сознании в представлениях о вселенских началах: “хаосе” и “порядке”. Религия утверждает провиденциальную гарантированность благого исхода человеческой судьбы, опираясь на допущение об изначальном господстве в мировом бытии “порядка” (“космоса”) воплощая это космическое начало в образе благого демиурга. “Хаос” в этом видении вселенского бытия представляется вторичным по отношению к “порядку”, своего рода попущением Бога-творца и промыслителя. В атеизме, напротив, убежденность в некогда грядущем торжестве добра, истины и красоты исходит из надежды лишь на собственные усилия человека, этноса, человеческого рода. Этим предполагается первичность “хаоса” как самопорождающей “порядок” силы природы. Но – и неотступность угрозы со стороны “хаоса” несовершенной благоустроенности мирового бытия и бытия человека в мире. Теоретики, независимо от их собственной мировоззренческой ориентации, склонны – чего не избежал и ортодоксальный марксизм – считать, что противоположность религии и атеизма имеет взаимоисключающий характер. Однако внимательное изучение вопроса показывает не только то, что эти формы мировоззрения обладают общностью идеально-целевой функции, и не только то, что их гносеологический статус тождествен, но и то, что во внутренней толще народного сознания их противоположность, задаваемая противоположностью онтологических допущений, имеет в действительности не взаимоисключающий характер, а хотя и напряженный, но необходимо взаимопредполагающий. Если это так, то правильнее было бы говорить не о двух рядоположенных мировоззрениях, религии и атеизме, а о едином мировоззрении, целостность которого осуществляется через посредство взаимодействия данных противоположных форм сознания.

Изложенная позиция подтверждается историческим материалом. Так, в первобытно-мифологических космогониях сюжеты творения мира демиургом и его, мира, сампроизвольного происхождения из хаотического движения изначальных природных стихий находятся в таком нераздельно-круговом единстве, что просто невозможно вычленить тот сюжет, который можно было бы назвать первичным или доминирующим. Причем в некоторых развитых космогониях, как , например, в индийской ведической мифологии, любое из двух решений о первичности либо “хаоса”, либо “порядка” было осознано именно как принципиально проблематичное. С переходом к классовому строю одна из форм двуединого мировоззрения, религия, вледствие придания ей идеологической функции защиты сложившегося социально-классового “порядка”, оказалась официально санкционируемой государством, в то время как атеизм оказался подавляемой государством формой сознания. Тем не менее, в сравнительно недавно опубликованной замечательной новаторской работе М.М.Бахтина [2] о народной культуре на западно-европейском материале было показано, что даже в эпохи, казалось бы, безраздельного идеологического господства религии ее институционально-культовое существование было сопряжено с как бы “теневыми” способами воспроизводства противоположной ей формы мировоззрения. Речь идет о так называемой “карнавальной” (“смеховой”) культуре. Нерасторжимость церковного и “карнавального” способов воспроизведения мировоззрения очевидна из того, что они входят в единый празднично-календарный цикл, в которм каждому официальному церковному празднику сопутствуют неофициальные праздничные ритуалы, включающие в себя “остраненные”, как бы “вывернутые наизнанку” варианты официального культа. В этих “вывернутых” вариантах культа “проигрываются” ритуалы, символический смысл которых состоит в утверждении картины мира, в основании которой лежит допущение об изначальности не “порядка”, как в религии, а именно “хаоса”, как в атеизме (Бахтин в этой связи говорит о “народном материализме”). К сожалению, на русском материале тема , поднятая Бахтиным, остается слабо разработанной. Но, по крайней мере, в имеющихся работах, следующих в русле бахтинской методики, его концепция вполне подтверждается и на русском материале, особенно на материале святочных и масленичных празднеств [3].

И официально-институционализированный и неофициальный полюса народного мировоззрения генетически связаны каждый с соответстствующей установкой первобытно-мифологического сознания. Но идеологическое доминирование церкви выразилось, с одной стороны, в отрицании ею этого мифологического истока религии, а с другой – в его подчеркивании и негативной оценке применительно к неофициальным ритуалам. Отсюда известный негативистский оттенок в квалификации этих ритуалов как “языческих”. И все-таки церковь, в том числе православная, хотя и не одобряла “языческие” празднества, а порой и преследовала их, в основном молчаливо признавала их неистребимость, а потому и своего рода право на существование. Само собой разумеется, что участниками церковных церемоний и “языческих” празднеств были в подавляющем большинстве одни и те же лица. Правда, со времени становления индустриального общества с его средствами массовой информации и коммуникации, отчасти разлагающими прежнюю органичность взаимосвязи коллективного и индивидуального сознаний, становится довольно распространенным осознанный выбор либо атеистических, либо религиозных убеждений. Однако, корреляция классово-групповой принадлежности людей с предпочтениями определенной формы мировоззрения наблюдается лишь в кризисные, революционные или контрреволюционные периоды истории, что говорит о поверхностно-идеологическом характере данной корреляции. В целом же этот выбор определяется не социально-структурными, обьективными факторами, а индивидуальными склонностями того или иного человека в конкретных обстоятельствах его особой судьбы.

Из предыдущего следует, что мировоззренческое содержание русского этнического самосознания не может быть выявлено с достаточной полнотой, если упускается из виду его двуединая, религиозная и атеистическая, целостность. Особенно важно для наших целей обратить внимание на содержание такого мировоззренческого принципа русского самосознания как принцип соборности. Выполняя фундаментальную роль в регуляции социальной жизни на протяжении всей русской истории, он вместе с тем явился почвой для укоренения в русской культуре социалистических и коммунистических теорий. Принцип соборности – убеждение в бытийной и идеальной изначальности общности, коллективности по отношению к индивидуальной жизни людей, но общности, не подавляющей личность, а являющейся условием ее индивидуальной свободы. Такая общность вместе с тем предполагает безусловную, вплоть до самопожертвования, готовность отдельных лиц ко взаимному добровольному согласию во имя целостности и ценности коллективной жизни.

На самом деле, основополагающим для духовной культуры русского общинного строя является “языческий” культ матери-земли. “Русский славянин, – делал вывод Г.П.Федотов, – и в XIX веке еще не оторвался вполне от матери-земли... Он погружен в нее как в материнское лоно, он ощущает ее всем своим существом, без нее он усыхает, не может жить”. “В нравственной сфере это создает этику мира, коллектива, круговой поруки” [4, 181-182]. В другом своем сочинении, специально посвященном культу матери-земли, Федотов, обращаясь к фольклерным памятникам, обнаруживает, что в этом культе, по-существу, нет идеи творца и творения мира, что мировоззрение этого культа – “наивный материализм” [4, 67-68]. Договаривая за автора, можно сказать: это картина самопорождающегося мира, картина самопроизвольного порождения хаоса космосом. То, что представление об изначальной творческой силе хаоса в общинном культе матери-земли относится не только к природному миру, но и включает и самого человека, овладевая всеми струнами его души, показал С.Л.Франк в работе о русском мировоззрении. “Природный хаос, – подчеркивал он, – наше материнское лоно – таится в глубине нашей собственной души, и поэтому он при всей его таинственности откликается в каждом человеческом сердце” [5, 483-485].

Кроме как на счет религиозно-идеологической позиции упомянутых авторов, выдающихся русских мыслителей, не на что списать ту “странность”, что фактически обнаруживая наряду с религиозным и противоположный ему, атеистический, слой мировоззренческого содержания русского самосознания вообще и принципа сборности – в часности, они, тем не менее, этот атеистический слой подверстывают под общий религиозный тон своих концепций. Еще одним типичным выражением идеологической предубежденности является отрицание религиозными мыслителями и теоретиками укорененности и даже самой возможности укоренения социальных проектов марксисткого коммунизма на почве русской культуры по причине будто бы чуждости ей атеизма. Так, С.Л.Франк именно по этой причине обьявляет пустой видимостью явные черты совместимости и коренного подобия идеала коммунизма и принципа соборности [5, 486]. Но в этом мировоззренческом отношении воспринятая русским революционным движением марксисткая теория коммунизма находится в общем русле российской традиции до- и внемарксистких атеистических социалистических теорий (В.Г.Белинский, А.И.Герцен, Н.Г.Чернышевский и др.). И в качестве таковой она не в меньшей мере, как мы могли убедиться, укоренена в русском мировоззрении и родственна принципу соборности, нежели пронизывающие едва ли не всю русскую философско-религиозную мысль второй половины XIX – XX вв. настроения и теории христианского социализма (Ф.М.Достоевский, В.С.Соловьев, С.И.Булгаков, Н.А.Бердяев, Л.П.Карсавин и др.).

Подведем итоги и сделаем выводы. И атеистические, и православно-христианские теории социализма-коммунизма в равной степени и правомерны отчасти, и неправомерны по большому счету в качестве теорий, стремящихся быть прочно укорененными в русском самосознании, органично сопряженными с принципом соборности, и вместе с тем претендующих на статус научных. Правомерны они в том смысле, что каждая из них опирается на одну из реально существующих сторон русского мировоззрения, а благодаря этому как-то отображает некоторые моменты потребностей социального развития нации и государства. Но с точки зрения особенностей современной эпохи в целом, особенно перед лицом нынешнего почти катострофического кризиса, неправомерность и атеистических, и религиозных социальных теорий вышла на первый план. Неправомерны такие теории, подчеркнем еще раз, вследствие того, что, пытаясь опереться исключительно лишь на одну сторону мировоззренческого содержания этнического самосознания, якобы абсолютно враждебную другой его стороне, они заведомо обрекают на одностороннее, обедненное и искаженное видение существующей социальной реальности, идеологизируются, а значит служат не упрочению, а углублению раскола русского национального и российского государственного единства. Неправомерны они, далее, еще и потому, что пытаются непосредственно совместить мировоззренческий вариант картины мира, действительный в ретроспективе на всем протяжении истории, а в перспективе ведущий в горизонт вечности, социальными проектами, отражающими и выражающими требования огромной, но тем не менее ограниченной, конкретной исторической эпохи. А это не может не противоречить научно-трезвому расчету в определении перспективных моделей будущего социального устройства страны, путей движения к нему и т. д. Место научных проектов в таком случае неизбежно занимают религиозные или атеистические утопии. Сейчас только в политическом единстве всех патриотических сил России залог спасения и возрождения нации и государства. И особенность современной ситуации в том, что если не весь спектр патриотических сил, то, по крайней мере абсолютно преобладающая его часть политически едина в своей антибуржуазной, антикапиталистической настроенности. Но это лишь негативное, непроявленное потенциальное единство, которое может обрести значение реальной мощной интегрированной политической силы только при условии отчетливо сформулированного общего социально-политического идеала. Между буржуазным строем, отвергаемым всем патриотическим движением, и социализмом, идеал которого открыто и наиболее последовательно выражает сейчас Коммунистическая партия, нет никакого “третьего пути”. Все заявляемые ныне варианты “ третьего пути” оказываются, по существу, ничем иным как вариантами традиции православно-христианского социализма. Но в том и дело, что политическому единству патриотических сил, если посмотреть внимательно, препятствуют сегодня главным образом как раз уже в прежние времена идеологизированные различия мировоззренческих ориентаций. Решение проблемы политического едиства патриотов на основе отчетливо формулируемого положительного социального идеала не в том, чтобы поступаться мировоззренческими убеждениями, а в том, чтобы открыто признать противоположную собственной мировоззренческую позицию как достойную, как имеющую не меньшее, чем собственная, право на существование. Ибо не невозможным изьятием противоположного полюса мировоззрения, а посредством динамичного единства противоположных его сторон воспроизводится духовное единство этноса и государства. Научный характер национально-значимого социалистического проекта может быть обеспечен опять-таки не за счет игнорирования разнополюсности мировоззрения, неизбежно воздействующего на любые теоретичесие построения. Теоретизированные формы мировоззренческих столкновений продуктивны лишь в той мере, в какой они позволяют обнаруживать все новые грани неисчерпаемого содержания целостного мировоззренческого идеала соборности. Именно эта сфера положительно выражаемых вечных идеалов народа с точки зрения задач научной разработки теории русского будущего и будущего России является ценностно ориентированным и ориентирующим полем продуктивных познавательных возможностей, арсеналом обновления теоретико-методологических средств познания реальности.

Примечания

1. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. – М., 1990.

2. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. – М., 1965.

3. Понырко Н.В. Святочный и масленичный смех // Лихачев Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. – Л., 1984.

4. Федотов Г.П. Судьба и грехи России. – С.-Пб., 1992. – Т.2.

5. Франк С.Л. Духовные основы общества. – М., 1992. – С. 483-485.

© 1997 г. Институт философии и права СО РАН,
Новосибирск