А

А.А.Шевченко

Рациональность как характеристика коллективного действия

Основная задача социального познания – анализ сущности и структуры человеческой деятельности. Наиболее важные и сложные проблемы связаны здесь, как известно, с конфликтом интересов – индивидуальных, групповых или общественных. Подходы к разрешению противоречий во многом зависят от того или иного понимания принципов поведения людей в обществе. В самом общем виде можно выделить два подхода к описанию и объяснению поведения людей: либо как не-интенционального, либо как интенционального. Применительно к взаимодействию людей в обществе это, соответственно, модели агрегации индивидуальных предпочтений (“невидимой руки”) и осознанного сотрудничества. Согласно первой модели, каждый индивид стремится к собственной выгоде, что, в конечном счете, идет на пользу всему обществу, при этом даже “пороки частных лиц – блага для общества”¹. Согласно второй модели люди определяют свое поведение исходя из того, что они являются участниками явных или неявных соглашений и вынуждены принимать в расчет действия своих партнеров по соглашению. Таковы, например, различные варианты общественно-договорных теорий. Эти две модели дополнительны, обе они играют важную методологическую роль, акцентируя внимание на двух разных детерминантах человеческого поведения – личном интересе и необходимости в согласовании этого интереса с интересами других людей.

Обе эти объяснительные модели имеют и свои специфические трудности. Цель данной статьи – анализ главной трудности второй модели, а именно – парадокса, связанного с уклонением от сотрудничества. Примерами такого поведения являются неучастие в выборах и благотворительных инициативах, уклонение от налогов и воинской повинности, несоблюдение соглашений. С философской точки зрения наиболее интересны случаи интенционального уклонения, когда люди сознательно отказываются от сотрудничества, несмотря на осознание выгод, к которым оно ведет.

Основным объяснением такого поведения является объяснение “от рациональности”. Рациональность при этом понимается в узко инструментальном смысле, (“целерациональность” в терминологии М.Вебера), а в качестве парадигмы берется так называемая “теория полезности”², принятая в экономике.

Типовым примером поведения, нерационального в соответствии с такими постулатами, считается, таким образом, участие в голосовании. Оно нерационально, так как воспользоваться результатами голосования можно и не принимая в нем участия, вероятность же того, что именно твой голос окажется решающим, исключительно мала. Следовательно даже самые малые затраты, связанные с участием в голосовании, нерациональны. Таким же нерациональным с точки зрения отдельного индивида объявляется и участие в производстве так называемых “коллективных благ”. К таковым относятся неделимые блага, обычно предоставляемые государством – армия, полиция, правосудие и другие. Особенность этих благ заключается в их принципиальной общедоступности. Даже те, кто не принимает участия в оплате этих благ (например путем уклонения от налогов), не могут быть лишены возможности ими пользоваться. В общем виде аргументацию против сотрудничества можно представить следующим образом: если все внесут свой вклад, то индивидуальные усилия будут излишними, а если всеобщего сотрудничества не получится, то напрасными. Следовательно, действия, требующие даже минимальных затрат времени, сил или средств, нерациональны и лишь небольшая численность группы, принуждение или какие-то другие особые способы могут заставить рациональных, преследующих собственные интересы индивидов действовать в соответствии с общими или групповыми интересами³.

Прежде всего, обращает на себя внимание тот факт, что в философской литературе зачастую не различаются два аспекта проблемы: практический, суть которого в том, как обеспечить сотрудничество, и теоретико-философский – в чем же источник столь парадоксального расхождения между личным и общественным интересом. Конечно, существует ряд способов обеспечить кооперацию на практике – деление большей группы на меньшие (где очевиден вклад каждого), изменение статуса коллективного блага (приватизация), введение правовых санкций за уклонение от сотрудничества там, где это возможно, (налоговое законодательство) и ряд других. Сюда же можно отнести и манипуляции с издержками и выгодами “внутри” самой модели экономической рациональности. Для того, чтобы повысить привлекательность сотрудничества, необходимо либо уменьшить издержки, либо увеличить выгоды от сотрудничества. В случае с голосованием примерами этих двух стратегий являются соответственно доставка урн на дом избирателю или организация выездных буфетов на участках для голосования. К практическим мерам, позволяющим обеспечить сотрудничество, относятся и разные формы принуждения со стороны части общества или государства. И хотя здесь возникает немало важных философских проблем (например, проблема роли и функций государства, соотношения индивидуальных и коллективных прав и ряд других), однако все эти разнообразные способы обеспечения сотрудничества являются чисто техническими и не представляют особого философского интереса.

Теоретический аспект проблемы заключается в явном расхождении такого рода объяснений “от нерациональности” с нашими моральными интуициями. Нерациональными объявляются действия, воспринимаемые не только как явно моральные, но и центральные для самой идеи кооперации между людьми, которая традиционно лежит в основе различных общественно-договорных концепций. Представляется, что именно реабилитация категорий и рациональностей и является наиболее актуальной задачей.

Для этого требуется, во-первых, показать ограниченность чисто экономической модели рациональности, и, во-вторых, указать на альтернативные модели рациональности, которые обладают по крайней мере такой же объяснительной и предсказательной силой, что и экономическая модель рациональности, то есть объясняют, почему люди все же принимают участие в коллективных действиях – участвуют в голосовании, благотворительности и других акциях, в принципе допускающих уклонение.

Понимание ограниченности экономической модели рациональности распространяется и среди экономистов: “Есть что-то удивительное в самом том факте, что экономическая теория пошла по такому пути, где природа человеческих мотиваций характеризуется в столь умозрительных и узких рамках”⁴. Представление о рынке, как “зоне, свободной от морали”⁵, не соответствует реальному положению вещей, так как люди в рыночных условиях не действуют независимо, а вынуждены вступать в разнообразные соглашения с другими людьми, что требует понимания целей, ценностей своих партнеров, согласования и выработки наиболее оптимальных моделей кооперации. Кроме того, нельзя и не учитывать психологические характеристики индивидов: “В мире определенно есть некоторая доля Гамлетов, Макбетов, Лиров, Отелло... Холодно-рациональный тип человека может заполнять страницы учебников, но мир гораздо богаче”⁶. То, что достижение оптимального результата невозможно без стремления к реализации именно коллективного интереса, видно из анализа “дилеммы заключенного” – теоретико-игровой модели, в которых преследование собственных эгоистических интересов контрпродуктивно, а достижение оптимального исхода возможно лишь при учете интересов партнера и доверии к нему⁷. Все это – аргументы в пользу вывода об ограниченности экономической парадигмы рациональности, которая не может, таким образом, считаться универсальной моделью рационального поведения.

Рассмотрим теперь две разные этические теории (телеологическую и деонтологическую), в основе которых лежит презумпция о человеческой рациональности. Это классический утилитаризм и категорический императив Канта. Исходя из задач настоящей статьи, ограничимся рассмотрением лишь одного аспекта – каким образом они санкционируют коллективные действия. Как известно, лозунгом классического утилитаризма является – “наибольшее благо наибольшего количества людей”. При этом инструментальный характер рациональности сохраняется: рациональным по-прежнему считается такое поведение, которое наилучшим образом обеспечивает реализацию поставленной цели. Однако в данном случае индивидуальный эгоизм преодолевается посредством изменения содержания одного из элементов в цепочке “цели-средства”. Вместо максимизации индивидуальной выгоды рациональным становится максимизация общей выгоды. Заметим, что здесь также снимается и различие между рациональностью и моралью, при этом рациональное отождествляется с моральным. Участие в коллективных действиях и морально, и рационально всегда, когда это приводит к наилучшему коллективному балансу издержек и выгод. Сильная сторона утилитаризма – перенос акцента с индивидуального эгоизма на коллективный интерес, а главная его слабость связана с опасностью злоупотреблений и игнорирования прав и интересов отдельных индивидов вследствие отсутствия каких-либо ограничений на средства, допустимые для реализации поставленной цели. Коллективные действия здесь, строго говоря, не обязательны, но возможны всегда, когда именно они наилучшим образом способствуют достижению поставленной цели.

Вторая этическая концепция – категорический императив Канта – в главной формулировке гласит: “...Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом”⁸. Здесь мы наблюдаем отказ от инструментальной модели, а в качестве критерия как моральности, так и рациональности (так как у Канта мораль – выражение природы свободного и рационального существа), предлагается критерий всеобщности. Категорический императив в основной формулировке не только не препятствует, но, в ряде случаев, имплицитно требует коллективных действий. Достаточно задать такой, например, вопрос: “Что произойдет, если все будут уклоняться от уплаты налогов?”. Вторая же формулировка: “...Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству в своем лице и в лице всякого другого также как к цели и никогда не относился бы к нему только как к средству”⁹ накладывает ограничения на это требование. Ограничения, содержащиеся во второй формулировке, обеспечивают, кроме того, защиту индивидуальных прав и интересов, что выгодно отличает этику Канта от утилитаризма.

Сильная сторона категорического императива заключается в том, что, вводя критерий всеобщности, он, таким образом, переносит акцент на социальную сущность человека, понимание им необходимости взаимодействия с другими людьми и зависимости от них. Однако отказ от инструментального компонента на деле превращает категорический императив в абстрактное пожелание¹⁰ и сильно ослабляет постулаты рациональности. При наличии критериев возможности (допустимости) действий отсутствуют критерии их необходимости.

Однако для настоящего изложения важно то, что и утилитаризм, и категорический императив Канта выдерживают тест на “дилемму заключенного” – и та, и другая концепция обеспечивают кооперативное поведение и, следовательно, достижение оптимального коллективного результата.

Не случайно, что многие современные философы пытаются соединить сильные стороны обеих моделей, создать такую концепцию кооперативного поведения, которая, при сохранении инструментального компонента рациональности включала бы встроенные ограничения кантовского типа. При этом теория морали понимается как часть теории рациональности. Одной из самых известных попыток такого рода является “Теория справедливости” Дж.Ролза, в которой сочетаются беспристрастность (обеспечиваемая “занавесом неведения”), инструментальная концепция рациональности и согласование интересов каждого индивида с интересами других людей. Достижение справедливого общественного устройства возможно лишь на основе рационального консенсуса – то есть поиска оптимальных принципов сотрудничества на основе признания коллективного характера этого предприятия и необходимости понимания и учета интересов, целей, ценностей и обоснованных притязаний других людей.

В заключение некоторые общие соображения и предварительные выводы.

Представляется, что главной причиной трудностей при объяснении коллективных действий является смешение методологических оснований – применение ко второй объяснительной модели (осознанного сотрудничества) критериев эффективности и успешности первой (“невидимой руки”). При этом игнорируются важнейшие параметры ситуации, которые и отличают сознательное взаимодействие индивидов от принятия индивидуальных решений в некотором абстрактном экономическом пространстве. К таким параметрам относятся сама необходимость кооперации, доверие, риск, необходимость понимания целей и ценностей партнера по соглашению, размышление над оптимальными стратегиями такого взаимодействия.

Второе соображение заключается в том, что несмотря на все печальные следствия, к которым приводит абсолютизация инструментального аспекта рациональности, любая теория рациональности, претендующая на адекватное объяснение и предсказание как индивидуального, так и группового поведения, вряд ли может отказаться от идеи о рациональности как о наиболее эффективном, оптимальном способе реализации поставленных целей. Концепция рациональности, альтернативная чисто “экономической”, может быть разработана не за счет отказа от инструментального компонента, а на пути, с одной стороны, его расширения – за счет включения ценностных аспектов и процедур, которые позволяли бы оценивать на рациональность сами цели, и, с другой стороны – встраивания ограничений, которые сводили бы к минимуму как индивидуальный эгоизм, наносящий ущерб коллективным интересам, так и возможность игнорирования индивидуальных интересов в пользу групповых. Современные поиски в области этики, политической философии и экономической теории ведутся именно в этом направлении, что необходимо иметь в виду, дискутируя о путях и формах развития создаваемой в России рыночной экономики.

Кроме того, обращает на себя внимание, что сам диапазон уклонения от коллективных действий очень широк – от неуплаты налогов и неучастия в выборах до более явных форм социального протеста и, в пределе, самоубийства как отказа вообще принимать участие “в этой жизни”. Это позволяет говорить о продуктивности введения некоторой более широкой категории, которая бы охватывала весь диапазон такого поведения. Представляется, что на такую роль могла бы претендовать такая категория как, например, “социальное участие”. Такое представление о коллективном действии как о деятельности, неограниченной во времени, дало бы возможность применить весьма интересные результаты, полученные в теории игр. Социальное участие (в отличие от “одноразового коллективного действия”) могло бы в таком случае рассматриваться как повторяющаяся игра с обществом с неограниченным количеством раундов.

Разработка этой категории, кроме того, позволила бы применить единые методологические основания к анализу как философских концепций о необходимости такого участия, конкретных моделей и принципов кооперации, так и самого участия, то есть социального действия или уклонения от него.

Примечания

1 Мандевиль Б. Басня о пчелах. – М., 1974.

2 Описание её основных постулатов см. в: Саймон Г. Методологические основания экономики // Системные исследования 1989-1990. – М., 1991. – С.91-109.

3 Olson M. The Logic of Collective Action // Rational Man and Irrational Society. – Bev. Hills, 1983.

4 Сен А. Об этике и экономике. – М.: Наука, 1996. – С.16.

5 См.: Gauthier D. Morals by Agreement. – Oxford, 1986.

6 Сен А. Там же. – С.28.

7 Изложение “дилеммы заключенного” см. в: Льюс Р.Д., Райфа Х. Игры и решения. – М., 1961.

8 Кант И. Соч., т.4, ч.1. – М.,1965. – С.260.

9 Там же. – С.270.

10 Ср., например, с оценкой Энгельса в: Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии // К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.21. – С.298-299.