История коммунистической власти в региональном аспекте практически не изучена. На первый взгляд, такое утверждение парадоксально, если вспомнить о том обилии литературы по теме “Партийное руководство...”, по различным аспектам которого многие десятилетия защищались кандидатские и докторские диссертации. Но факт остается фактом. Эта история изучалась не в СССР, а на Западе, где еще в 1958 г. вышла книга М.Фейнсода “Смоленск под властью Советов”, написанная на основе материалов Смоленского архива¹. Когда же в России понадобилась не мифологическая, а реальная история, выявилось отсутствие не только общей концепции истории власти, но и сколько-нибудь адекватного объяснения того, как же на самом деле осуществлялось управление на разных этапах советской истории. Лишь в последнее время наметились определенные подступы к изучению этой темы на сибирском материале².

1. Власть в России была и остается основным фактором ее исторического развития. Именно власть двигала страну по пути прогресса в эпоху реформ и, наоборот, тормозила ее развитие, свертывая реформы и объявляя начало контрреформ.

После Октябрьского переворота становление нового государства, несмотря на большевистские декларации, сразу же неумолимо пошло по пути, традиционному для российской государственности – централизации власти и подчинению мест этой власти. Отношения Центра с регионами строились на основе административного принуждения, которое после 1917 г. нередко перерастало в прямое насилие.

С самого начала обозначился процесс неуклонного превращения жестко централизованной большевистской партии в институт власти, который занял несколько лет. В первые годы после Октябрьского переворота существовала определенная двойственность политической системы: Коммунистическая партия и Советское государство. С начала 20-х годов начался новый этап централизации российской государственности – становление партийного государства³

Такой всеохватывающей и всепроникающей власти, какая утвердилась при Сталине, еще не было в истории России. Все проблемы советского общества оказались в конечном счете замкнутыми на власть. Эта система политической власти с определенными модификациями просуществовала до самого конца коммунистического режима в августе 1991 г. Несмотря на вполне определенные внешние демократические формы, системообразующие признаки этой власти сохраняются и в современной российской политической системе.

2. Становым хребтом советской государственности стала не диктатура пролетариата в форме Советов (лозунг, с которым большевики шли на захват политической власти), а иерархия партийных комитетов во главе с назначенными “сверху” секретарями. Процесс умирания Советов, превращения их в бутафорию в основном произошел к середине 20-х годов. Управление в Советах перешло сначала к их исполкомам, затем к президиумам исполкомов,' и, наконец, сами президиумы исполкомов оказались в полном подчинении у партийных комитетов, фактически стали их “тенью”. В Советах изначально существовали не только фракции большевиков, но и практически всегда проводились постановления большевистской партии. Тем не менее правильнее говорить о партийном руководстве Советами в первые годы коммунистической власти, а не об их подчинении. С середины 20-х годов Политбюро не просто руководило работой всех центральных учреждений (СНК, СТО, Президиум ВЦИК, Госплан и др.), но и утверждало их постановления и, наоборот, заставляло “в советском порядке” проводить в жизнь решения вышестоящих партийных органов. Этот порядок был закреплен постановлением Политбюро от 15 октября 1925 г.⁴ С этого времени число хозяйственных вопросов, рассматривавшихся на заседаниях Политбюро, заметно увеличилось. Иерархические структуры государственных, хозяйственных, карательных, профсоюзных, комсомольских и других органов строились по типу партийной иерархии, находились под непосредственным партийным руководством и фактически не могли самостоятельно решить ни одного принципиального вопроса.

На местах процесс становления партийной структуры и подчинения Советов партийным органам шел по-разному, но везде в одном направлении. После восстановления в Сибири Советской власти, несколько лет Сиббюро ЦК РКП (б) занималось работой не только по оформлению партийных организаций и их аппаратов на обширной территории края, но и по их унификации. Первоначально Сиббюро действовало “на равных” с Сибревкомом, признавая его полномочия как чрезвычайного органа Советской власти на территории Сибири. Согласованной работе способствовало не только то, что председатель Сибревкома И.Н.Смирнов входил в состав Сиббюро ЦК, но и личные контакты руководства этих двух органов коммунистической власти. Но уже изначально Сибревком не оспаривал данные Сиббюро прерогативы власти. На П Сибирском совещании РКП(б) (31 июля – 5 августа 1920 г.) И.Н.Смирнов признавал, что “во всех крупных решениях принципиального характера Сибревком руководствуется указаниями Сиббюро РКП”⁵. Очевидная ориентация Сибревкома сначала на военную, а затем на хозяйственную деятельность обусловила тот факт, что на V Сибирской партийной конференции в марте 1922 г. ставился даже вопрос о замене Сибревкома Сибэкосо⁶. К началу 1923 г. Сибревком на 75% занимался хозяйственными вопросами⁷. По мере укрепления местных партийных комитетов, не только Сиббюро, но и губернские партийные комитеты забирали в свою компетенцию всю реальную власть. Так, в отчете за 1925 г. по Новониколаевской губернии говорилось: “Вся хозяйственная работа по губернии протекает под наблюдением и руководством парторганов”⁸. Установившаяся субординация видна из типичной для того времени записи в протоколе от 31 января 1924 г.: “РЕШЕНИЕМ СИББЮРО СИБРЕВКОМУ ПОРУЧЕНО ходатайствовать перед центром о переименовании Ново-Николаевска в Ульянов, а губернии в Ульяновскую” (выд. авт. – И.П.)⁹. В последующие годы сложившаяся практика отношений между советскими и партийными органами была окончательно закреплена – основной задачей Сибкрайисполкома стало выполнение, с одной стороны, решений Президиума ВЦИК, который “в советском порядке” проводил в жизнь решения вышестоящих партийных органов, а с другой – Сибкрайисполком как “тень” Сибкрайкома проводил “в советском порядке” его директивы, адресованные нижестоящим президиумам исполкомов.

3. Компетенция местных органов управления на разных этапах советской истории была различной. Даже в сталинский период в отдельные годы она расширялась, например, в годы Великой Отечественной войны. Однако суть дела оставалась неизменной – все принципиальные вопросы жизни страны и отдельных регионов решались на самом верху. В конце 30-х годов, когда произошло окончательное утверждение системы сталинской власти, местные органы управления практически не могли сделать ни одного шага без согласования или утверждения того или иного вопроса на Политбюро. Оно принимало решения даже по следующим вопросам: “О ценах на овощи в ряде городов СССР”, “О программе выпуска шампанского...”, “О кастрации излишних быков в колхозах и совхозах”, “О семенах для колхозов...”, “Об открытии новых магазинов “Гастроном”” и т.д. и т.п.¹⁰. В этом контексте с полным основанием можно утверждать, что местной ВЛАСТИ в системе сталинской власти не было. Речь может идти только о местном управлении. Уже в 20-е годы действовало жесткое правило, введенное ноябрьским циркуляром ЦК 1922 г., согласно которому областным бюро и ЦК национальных республик в случае необходимости по условиям местной работы предоставлялось право издавать только разъясняющие дополнения к циркулярам ЦК, но не изменять их по существу. В 30-е годы законом стало неукоснительное исполнение постановлений ЦК и СНК (в таком виде за подписями Сталина и Молотова шли в Запсибкрайком и Запсибкрай-исполком практически все указания Центра), а также срочных шифрованных телеграмм серии “Г”. Разъясняющие распоряжения в окружные и районные партийные и советские органы в духе полученных директив, по аналогии, как правило, шли за подписями первого секретаря Запсибкрайкома ВКП(б) Р.И.Эйхе и председателя Запсибкрайисполкома Советов Ф.П.Грядинского (или: Бюро крайкома. Президиум крайисполкома) .

4. Местные управленцы были наместниками вышестоящей власти, ее “временщиками”. Все они были назначенцами, как правило, не родившимися и не выросшими в том районе, области, крае, куда назначались “сверху” руководить. Причем, в 20–30-е годы широко была распространена практика перебросок, сознательно направленная на то, чтобы местные партийные работники не успели привязаться к одному месту. Вот почему с такой легкостью они перебрасывались с Юга России в Сибирь, а потом на Дальний Восток и наоборот. Типична карьера сталинского назначенца Л.М.Заковского. Постановлением Оргбюро ЦК от II января 1926 г. бывший начальник Одесского отдела ОГПУ получает назначение в Сибирь на должность полномочного представителя ОГПУ по Сибири, а возглавлявший до него это ведомство И.П.Пав-луновский, наоборот, отзывается из Сибири и перебрасывается в Закавказье¹¹. Далее решением Политбюро от 1 апреля 1932 г. Л.М.Заковский назначается полпредом ОГПУ в Белоруссии¹², а после убийства Кирова он уже на должности заместителя начальника НКВД по Ленинградской области. Перед арестом, Политбюро (решением от 14 апреля 1938 г.) освободило его от занимаемой должности и назначило начальником строительства Куйбышевского гидроузла¹³. С такой же поразительной легкостью первый секретарь Сиббюро ЦК (затем Сибкрайкома) С.В.Косиор перемещается на Украину и оказывается там как раз во время голода 1932/33 г. Л.И.Картвелишвили из Грузии, наоборот, перебрасывается сначала на должность второго секретаря Запсибкрайкома, потом на должность первого секретаря Далькрайкома ВКП(б), а арестован он был уже в Крыму, когда возглавил Крымский обком партии.

Все назначения утверждались вышестоящими партийными органами. В 20-е годы Оргбюро, а в 30-е Политбюро утверждало всех местных партийных работников, вплоть до секретарей райкомов. Список номенклатурных работников, находящихся на учете в Западно-Сибирском крайкоме ВКП(б) в конце 1930 г., составлял 3628 человек, на персональном учете в ЦК, по данным на 1932 г., было 150 руководителей края¹⁴. К концу 30-х годов в Управлении кадров ЦК, начальником которого был назначен Г.М.Маленков (а одним из заместителей – будущий секретарь Новосибирского обкома ВКП(б) Г.Н.Пуговкин), имелись не только отделы кадров партийных организаций, но и отделы кадров по всем отраслям народного хозяйства, начиная от военной промышленности и кончая коммунальным хозяйством, а также отделы кадров советских, плановых и карательных органов, печати и издательств, просвещения, искусства, научных учреждений, комсомольских и профсоюзных организаций, номенклатурные работники которых все были на учете. Данные о них хранились в архиве личных дел Управления кадров ЦК¹⁵. Случайных людей в номенклатуре быть не могло.

В 30-е годы назначались все начальники политотделов МТС, их заместители по работе ОГПУ и даже “кадры мельничных предприятий и элеваторов”¹⁶. На эти должности попадали, как правило, недоучившиеся студенты или проштрафившиеся работники, которые рассматривали такое назначение как вынужденную ссылку и, естественно, делали все, чтобы реабилитироваться в глазах вышестоящей власти и вернуться назад. Так, из утвержденного Оргбюро ЦК 16 мая 1933 г. списка начальников политотделов по Западной Сибири было четыре слушателя Института красной профессуры, один заместитель управляющего Всепромутилизации, два – из Института монополии внешней торговли, один преподаватель Промакадемии¹⁷. А на должность начальника политотдела Белоярской МТС Западно-Сибирского края попал Н.Л.Шинкарев, выпускник Военной Академии РККА, с 1930 по 1933 г. находившийся в Японии на должности вице-консула. Время его возвращения в СССР совпало с реализацией решений январского 1933 г. пленума ЦК о политотделах в сельском хозяйстве. Так и оказался бывший вице-консул СССР в Японии, знаток японского и английского языков, автор научных трудов в Белоярской МТС¹⁸.

Сталин постоянно “тасовал колоду” кадров не только в целях профилактики коррупции, но прежде всего потому, что понимал психологию “временщика” и, надо отдать ему должное, не ошибался в этом. Вот почему он придавал такое огромное значение кадровой политике и еще на XII съезде РКП (б) в апреле 1923 г. сформулировал ее кредо: “...Необходимо подобрать работников так, чтобы на постах стояли люди, умеющие осуществлять директивы, могущие понять директивы, могущие принять эти директивы, как свои родные, и умеющие их проводить в жизнь. В противном случае политика теряет смысл, превращается в махание руками”¹⁹. И, действительно, главным делом жизни сталинских назначенцев было беспрекословное исполнение директив вышестоящих органов. Провести эти директивы в жизнь можно было только путем насилия, которое стало применяться в качестве универсального средства решения социальных и экономических проблем в сталинский период. Этой системе служили все партийные работники того времени, но и в их среде были особо ретивые исполнители, как, например, первый секретарь Сибирского, затем Западно-Сибирского крайкома ВКП(б) Р.И.Эйхе. Не случайно Сталин опирался на Эйхе в 1928 г., когда опробовал в Сибири применение статьи 107 Уголовного Кодекса в ходе хлебозаготовительной кампании, в 1934 г., когда на Эйхе была возложена задача выкачать основную долю хлебопоставок. Сталин же его защищал и продвигал. Так было в 1930 г., когда сибирские партработники в письме к Сталину предложили сместить Эйхе с поста первого секретаря Западно-Сибирского крайкома ВКП(б), что было незамедлительно квалифицировано Политбюро как “беспринципная групповщина”. За выполнение хлебопоставок в 1934 г. Эйхе получил орден Ленина и стал кандидатом в члены Политбюро.

Местные представители партийно-государственной номенклатуры, будучи бесправны перед лицом вышестоящей власти, в то же время имели такие привилегии, которые и не снились рядовому советскому человеку. В 1937 г., к примеру, заработная плата низкооплачиваемых рабочих и служащих в промышленности и на транспорте даже после проведенного повышения была в 10–20 раз меньше зарплаты партийных работников²⁰. А кроме того, были дачи, квартиры с казенной мебелью и т.д. и т.п. Внешняя скромность сталинских наместников мало о чем говорила. Часто упоминавшийся факт, что Эйхе постоянно ходил в одной шинели и сапогах, не свидетельствует о его личной скромности – таков был демонстративный стиль сталинского времени. Но Эйхе и ему подобные партийные секретари имели нечто большее, чем материальные блага. Система сталинской власти, требуя от своих наместников беспрекословного выполнения директив, давала им взамен право на произвол. А это в свою очередь делало из них “Сталиных” на местах, сатрапов восточного типа. Этот произвол мог проявляться в самых разнообразных формах, начиная от прямой жестокости до утонченного измывательства над нижестоящими – выдерживания их в так называемых “коридорных ваннах” крайкома, которое предполагало многодневное (даже по полмесяца) ожидание приема, в то время как нужный работник крайкома мог преспокойно находиться рядом, в своем кабинете²¹.

5. Механизм связи высших партийных и государственных органов с местными органами управления имел тайный, конспиративный характер. Вся переписка вышестоящих органов с нижестоящими и наоборот была строго засекречена. В сталинский период российской истории всеохватывающая секретность приобрела вид отлаженной системы, стала общим принципом существования власти. Решения высших партийных органов, оформленные как “секретные” и “строго секретные” документы, начинали свое движение из Секретариата ЦК вниз по иерархической лестнице по каналам тайной инфраструктуры власти – в самом Секретариате ЦК это было с начала 20-х годов Бюро Секретариата, которое с 1926 г. стало называться Секретным отделом, а с 1934 г. – Особым сектором ЦК, бессменным заведующим которого вплоть до 1952 г. был А.Н.Поскребышев. Во всех местных партийных органах также с начала 20-х годов существовали секретно-директивные части, с 1926 г. – соответственно изменениям в структуре высших партийных органов – секретные отделы, с 1934 г.– особые сектора. Заведующий особым сектором Западно-Сибирского крайкома ВКП(б) напрямую подчинялся заведующему Особым сектором ЦК и не только принимал – отправлял секретную корреспонденцию, знакомил с ней того руководителя, которому она персонально адресовалась, но и был тайным осведомителем при Р.И.Эйхе.

Получив из Центра секретную партийную директиву, первый секретарь Западно-Сибирского крайкома ВКП(б) уже от своего имени действовал аналогичным образом по отношению к нижестоящим комитетам партии. Вот один из примеров: 2 октября 1937 г. “всем секретарям обкомов, крайкомов и ЦК нацкомпартий, всем председателям СНК, крайисполкомов и облисполкомов” была разослана шифротелеграмма за подписями Председателя СНК Молотова и Секретаря ЦК ВКП(б) Сталина о проведении “по каждой республике, краю, области от 3 до 6 открытых показательных процессов с привлечением крестьянских масс и широким освещением процесса в печати, приговорив осужденных к высшей мере наказания в связи с вредительством и бактериологическими диверсиями в животноводстве, приведшими к массовому падежу скота”²². Следуя этой директиве, 5 октября 1937 г. Бюро Запсибкрайкома, согласовав конкретные вопросы с начальником краевого Управления НКВД Г.Ф.Горбачом и прокурором Западно-Сибирского края И.И.Барковым, приняло соответствующее постановление: “Во исполнение директивы ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 2 октября принять предложение Горбача и Баркова о проведении в Ояшинском, Искитимском, Куйбышевском, Купинском, Венгеровском и Чановском районах открытых судебных процессов над врагами народа, вредителями в области развития животноводства. Установить срок проведения этих процессов 15–20 дней...”²³.

Директивы вышестоящих партийных органов поступали также в секретно-директивные части (отделы) соответствующих государственных органов, которые в “советском порядке” спускали свои указания нижестоящим советским органам. Заведующий секретной частью (отделом) секретариата Сибкрайисполкома, а затем Запсибкрайисполкома, подчинявшийся Секретному отделу Управления делами Совнаркома, знакомил с ними руководителя своего ведомства, который, исходя из полученной директивы, принимал соответствующее постановление уже от своего имени и далее действовал как руководящая инстанция в системе государственных органов, спуская свое постановление нижестоящим структурам, также оформляя почти все свои указания как “секретные” и “строго секретные”. Такие же секретные отделы существовали в иерархической структуре карательных, военных и хозяйственных органов. В 30-е годы они были созданы на крупных промышленных предприятиях и в политотделах МТС²⁴.

Связь нижестоящих органов с вышестоящими была двухсторонней. Так, местные партийные комитеты – ЦК национальных республик, крайкомы и обкомы регулярно посылали наверх закрытые письма секретарей, введенные в постоянную практику с февраля 1922 г., а также многочисленные отчеты, протоколы своих заседаний, которые также оформлялись как секретные документы. Постепенно поток документов “снизу” настолько увеличился, что потребовалось специальное ограничивающее решение Секретариата ЦК. 29 мая 1935 г. секретарям ЦК компартий национальных республик, крайкомов и обкомов ВКП(б) была разослана новая инструкция за подписью секретаря ЦК А.Андреева, которая предписывала в дальнейшем ограничиться присылкой в ЦК, кроме протоколов, выписок только по следующим вопросам: 1) перестановка номенклатурных работников; 2) вопросы, требующие согласования или санкции ЦК; 3) особо важные вопросы, по которым необходимо информировать ЦК до прибытия протоколов; 4) вопросы партийно-массовой работы; 5) решения, связанные с выполнением мероприятий, проводимых ЦК²⁵.

Правила обращения с секретными (конспиративными) документами неоднократно менялись, но суть их оставалась неизменной с начала 20-х до начала 90-х годов. Наивысшую степень секретности имели документы с грифом “особая папка”. Система “особой папки” действовала не только в структуре партийных, но и государственных органов, и не только в Центре, но и на местах. По постановлению Политбюро от 5 мая 1927 г. выписки из “особой папки” Политбюро подлежали возврату в течение 24 часов²⁶. Действовал строжайший порядок, по которому знакомиться с этими выписками имели право только те лица, которым они персонально адресовались. К этому необходимо добавить, что срочная переписка высших партийных органов с местными партийными комитетами и наоборот осуществлялась на правах шифра посредством так называемых шифротелеграмм, которые расшифровывались сотрудниками Шифр-бюро ЦК в Центре и в секретных отделах на местах, а подлинники сжигались.

Перевозку и доставку всей секретной корреспонденции осуществлял фельдъегерский корпус ОГПУ – НКВД. Масштабы деятельности этого корпуса можно представить себе хотя бы по тому факту, что с 1930 г. фельдсвязью были охвачены все районы Западной Сибири²⁷.

Помимо письменной связи Центра с регионами действовала и система личных контактов. В Сибирь постоянно приезжали эмиссары из Центра – от рядовых инструкторов до членов ЦК и Политбюро. В разное время здесь побывали Калинин, Дзержинский, Молотов, Каганович и др., один раз сам Сталин. Руководители края постоянно присутствовали на заседаниях съездов и пленумов ЦК.

6. В заключение необходимо ответить на вопрос, во имя чего трудились сталинские наместники. Без этого новая концепция российской истории будет так же далека от реальной исторической действительности, как была далека от нее просоциалистическая концепция советской историографии.

Мало кто из современных российских историков в настоящее время убежден в том, что в сталинском СССР строился и был построен социализм. Отказ от официальной концепции происходил постепенно и трудно, свидетельством чему являются те паллиативные определения, которые во множестве появились в советской литературе в конце 80-л – начале 90-х годов: “деформированный социализм”, “бюрократический социализм”, “государственный социализм”, “государственно-административный социализм”, “казарменный социализм”, “государственно-административный социализм как советская разновидность казарменного социализма”, “феодальный социализм”, “государственно-монополистический социализм” и т.п. Чаще других стали употребляться понятия “командно-административная система”, а в последнее время – “тоталитаризм”. Обычно вывод сводится к тому, что к концу 30-х годов в СССР утвердился тоталитаризм без объяснения сущностного содержания этого понятия применительно к российским условиям.

Принудительная сталинская “коллективизация” на самом деле была не коллективизацией, а огосударствлением сельского хозяйства, восстановлением крепостного права в деревне, которое позволило государству в течение десятилетий изымать хлеб в нужных количествах и фактически бесплатно, по ценам в 10–12 раз ниже рыночных вплоть до 1953 г. Все эти годы деревня жила практически на грани голода. Однако причиной бедственного положения деревни в сталинский период были не только ежегодные хлебопоставки государству, но и начавшийся процесс отчуждения колхозников от результатов своего труда, полная их незаинтересованность, что так катастрофически выявилось в 70-е годы. Примеров необратимых последствий раскрестьянивания можно привести достаточно уже по материалам 30-х годов. Выберу один из них: 18 октября 1933 г. председатель Запсибкрайисполкома Ф.П.Грядинский сообщал Секретарю ЦК Кагановичу и Председателю СНК Молотову о том, что в Западной Сибири насчитывалось 244,5 тыс. колхозных дворов, совершенно не имеющих крупного рогатого скота, что составляло 29,3% к общему числу коллективизированных дворов. По отдельным районам это число колебалось от 3,5 до 56,7%²⁸.

Отношение Центра к Сибири как к колонии в экономическом смысле за эти годы не только не исчезло, а наоборот, окончательно закрепилось. Сибирь стала не только ГУЛАГовской базой тоталитаризма, но и его промышленной основой. Общее число предприятий крупной промышленности в Сибири за годы первых пятилеток увеличилось почти в 9 раз²⁹. Однако это были в основном предприятия добывающей и тяжелой промышленности, ориентированные не на развитие края и улучшение положения его населения, а на обслуживание целей и задач правящей партийной верхушки. Колхозная система, ссылка, лагеря уничтожили социально-экономическую специфику Сибири, развивавшуюся до революции вне крепостничества. Бесправным перед вышестоящей властью и ее наместниками стало все население края.

1 Книга М.Фейнсода последний раз была переиздана в США в 1989 г., а в 1995 г. издана на русском языке в г.Смоленске.