Л. С. УПОРОВА
ЧРЕЗ ВЕСИ, ГРАДЫ И ПОЛЯ, СВЕТЛЕЯ СТЕЛЕТСЯ ДОРОГА...
Безвременно ушедшей Ольге Дмитриевне Жуковой
посвящаю
Трудно указать мотив, присущий лирике Федора Ивановича Тютчева, более, нежели мотив пути. В лирике этого поэта – все путь, в его актуальном или потенциальном выражении. Путь свершаемый, свершившийся или желанный, но не осуществленный...
На первый взгляд, свершившийся и свершаемый путь исполнен трагической бессмысленности, желанный – трагизмом неосуществимого. И всякий раз путь сопровождается светом и цветом, при этом не столько освещается и расцвечивается, сколько получает смысловое наполнение.
Стихотворение “Накануне годовщины 4 августа 1864 г.” изобилует повторами на разных уровнях: строфическом, ритмическом, синтаксическом и др. На фоне этих повторов свет выделяется жесткой регулярностью и закрепленным за ним местом в стихотворном тексте: свет представлен в каждой второй строке каждой строфы, имплицитная форма света – день используется в одной и той же грамматической форме (дня), в одной и той же позиции, заключая каждую вторую строку строфы. Регулярность, с которой возникает свет, граничит с навязчивостью.
1. Вот бреду я вдоль большой дороги
2. В тихом сеете гаснущего дня...
3. Тяжело мне, замирают ноги...
4. Друг мой милый, видишь ли меня?
5. Все темней, темнее над землею –
6. Улетел последний отблеск дня...
7. Вот тот мир, где жили мы с тобою,
8. Ангел мой, ты видишь ли меня?
9. Завтра день молитвы и печали,
10. Завтра память рокового дня...
(Выд.
Свет представлен эксплицитно (сеет, отблеск) и имплицитно (день, гаснущий), собственно светом и своего рода следом света – отблеском; в двух первых строфах определен характер света – тихий, гаснущий и отчетливо выявлена его динамика – постепенное угасание до полного исчезновения. Во второй строфе свет акцентирован упоминанием о темноте, мраке. Угасание света не вызывает исчезновения мира, мир остается видимым и узнаваемым: “Все темней, темнее над землею –
/ Улетел последний отблеск дня.../ Вот тот мир, где жили мы с тобою...”.Исходя из того, что свет есть сумма всех цветов, колористически данная ситуация предстает следующим образом: мир с уходом света, оставаясь видимым и узнаваемым, не умирает, но утрачивает все формы проявления света, в том числе, теряет возможность быть цветным и вместе с этим утрачивает полноту и самодостаточность. Такой мир не устраивает лирического героя, и он апеллирует к миру иному, тому, “где души витают”. Однако “тот мир” закрыт, граница между “тем” миром и “этим” – “где души витают” и где “бреду я вдоль большой дороги” – предстает непреодолимой. Это вызывает страшное эмоциональное напряжение, непосильное для лирического героя. В его сознании под действием этого напряжения время и пространство уплотняются, сгущаются в некоторых точках и в результате рвутся, становясь автономными и имеющими собственное наименование: обрывки времени получают название день, завтра или определяются действием-состоянием, соотносящимся с сейчас, сегодня (“Вот бреду я...”); части пространства отъединяются друг от друга и “сворачиваются” (тот мир, где сейчас “я”, тот мир, где жили “мы с тобою”, тот мир, где сейчас “ты”). Между сгустками пространства и времени возникает пустота. Порядок вещей, известный человеку, рушится. Вместе с этим рвется душа человека: то, что было цельным и неделимым – “мы с тобою”, распадается на части – “я”, “ты”... Человеку не по силам ни соединить эти части в целое в каком-либо из миров, ни пережить состояние разрыва – он бессилен и немощен перед пустотой, ему не дано по своей воле выбирать тот или иной мир; человек оказывается “не там” и “не здесь”, и это состояние является для него трагическим*.
Свет будто не знает этого и с легкостью переходит границы между отъединившимися частями пространства и времени, игнорируя процесс распада и становясь общим и для пространства, и для времени. Свет гаснущего дня размещен в сегодня, но сегодня – предшествие и определение завтрашнему дню: “Завтра – день молитвы и печали...”. Свет гаснущего дня пришел из завтра (т. е. будущего) и пробудил сегодняшние воспоминания. Но завтра – еще и “память рокового дня”, т. е. вчера (прошлое). Тихий свет приходит в сегодня из прошлого и будущего, и не задерживаясь, постоянно и одновременно устремляется во вчера и завтра, при этом свободно перемещается в пространствах реальном и иллюзорном. Гаснущий, улетающий из сегодня, а затем странно возникающий в завтра и вчера, не прикрепленный ни к одному из миров, не прикрепленный и ко времени, свет приобретает зловещий и раздражающий характер. Странные световые химеры, не знающие границ и не постигаемые с точки зрения человеческой жизни, наполняют мир этой миниатюры: свет определяет время как явление, известное частной, конечной, жизни, тем самым сообщая времени дискретность, и одновременно с этим соединяет обрывки времени в непрерывное сегодня – вчера – завтра; свет превращает пространство в бесконечное и безграничное и одновременно имеющее координаты. Свет вбирает в себя все: жизнь и смерть как части времени, “здесь” и “там” как части пространства, надежду, молитву и печаль как части “я”. С невероятным постоянством нарушая границы распавшегося времени и локализованных частей пространства, свет соединяет их, оставаясь постоянным, цельным и вечным: меняется освещенность, т. е. степень присутствия света, но не меняется сам свет. В трагически взорванном сознании лирического героя свет устанавливает ориентиры, сообщая меру, время и место всему – в результате человек постигает иной, доселе не известный ему порядок вещей. Человек устремляется за светом – и, осознавая границы своего, человеческого, пространства и времени, перестает ощущать их;: его жизнь меняет характер земного пребывания и превращается в часть Всеобщей жизни: заканчиваясь “здесь”, она продолжается “там” и становится вечной. “Большая дорога” предстает перед человеком как бесконечный Путь, сознание безысходного одиночества отступает, и отчаянный вопрос-жалоба: Тяжело мне, замирают ноги.../ Друг мой милый, видишь ли меня?/ сменяется вопросом-размышлением: Ангел мой, где б души ни витали,/ Ангел мой, ты видишь ли меня?
В стихотворении “Под дыханьем непогоды...” мотив пути получает иное наполнение: теперь путь – не “большая дорога”, вдоль которой бредет человек, но воды, поток. Это и путь, и движение по нему, и преодолеваемое пространство. Этот путь несоотносим с частной, единичной жизнью: человек непредставим в качестве собеседника или оппонента в споре с потоком, водами – разные масштабы, неравны силы. Оппонентом потоку выступает вечер, очень емкий образ, традиционно соотносящийся с образом времени. Лоток и вечер, пространство и время вступают в диалог. Стихотворение пронизано светом, который проявляет себя в разных формах, – как собственно свет и как ряд хроматических тонов.
1. Под дыханьем непогоды,
Колористическая лексика данного стихотворения весьма подробно описана в работе А.Д.Григрьевой2, при уточнении некоторых деталей и с учетом светообозначающей лексики, а также ассоциативных и коннотативных сем света и цвета, мы наблюдаем следующее. Формы света, т. е. свет и цвет, в тексте переплетены и неразделимы; особенностью света является его окрашенность, цвета – насыщенность светом (луч – радужный; глянец – свинцовый, серый; искры – золотые; розы – огневые; вечер – пламенный). Свето-цветовые пятна локализованы, колористически сложны и невероятно устойчивы: луч – но не свет; искры, розы – но не пламя, огонь; темно-лазурная волна – но не воды; в пределах одного пятна может присутствовать одновременно несколько тонов или оттенков (темно-лазурный – черный, лазурь', огневой – красный, оранжевый, желтый). Колористической динамики в тексте не наблюдается (набор тонов не меняется, смешения или поглощения их не происходит, свето-цветовые пятна не изменяются и не разрушаются при соприкосновении друг с другом). Отношения между тонами и свето-цветовыми пятнами колористически напряжены. Тона ориентированы относительно образов: потоку и вечеру присущи свои, отличные друг от друга, свето-цветовые спектры. Поток – темный, т. е. лишенный или лишаемый света, устремленный к мраку, черному, серый (непогода, потемнели, свинец); блеск, цвет (глянец); синий, темно-лазурный (воды, волна). Вечер – черный, красный (пасмурно-багровый); свет (светит, золотой, огневой, искры, луч); желтый (золотой), все цвета спектра (радужный), красный, оранжевый, желтый (огневой); многоцветье (венок). Цвета потока ограничены пределами холодных оттенков синего, спектр устремлен к мраку, черному, в нем присутствует минимум собственно света, тогда как цветовой портрет вечера включает все хроматические тона с превалированием теплых и до предела насыщен светом. Две цветовые стихии – теплая, насыщенная светящимися красным и желтым, и холодная, сложенная из серых, синих, лазурных тонов, – ведут бесконечный диалог, представленный поэтом дважды: в развернутом (1–9 строка) и в свернутом, обобщенном (10–12 строка) виде. Поистине “сюжет в цвета впаян”3 Картина удивительным образом коррелирует с наблюдениями живописца: “Сложнейшие сочетания и смешения цветов, какие мы наблюдаем в природе, несут в себе различие светосил, т. е. светового рождения, разгорания и затухания, – и все это выражается цветом. Самая напряженнейшая точка спектра, центр, белая, переходит в бело-желтый, желто-зеленый, синий, лиловый в одну сторону, в желтый, оранжевый, малиновый, пурпурный – в другую)4.
Диалог потока и вечера, пространства и времени сводится к диалогу тонов в пределах самого света, который неизменяем в любой из своих форм и существует как данность. Он ниоткуда не приходит и никуда не уходит, части его – искры, розы – уносит поток. Но от этого свет – радужный луч – не исчезает, как не исчезает и не скуднеет сам поток, с точки зрения колористики являющийся частью радужного луча. Радужный луч “расходится”, распадается на две части, чтобы потом соединиться. Это расхождение-схождение постоянно и вечно: настоящее время глаголов, обозначающих действия, относящиеся к свету (светит, сыплет, сеет, обрывает) закрепляет лирическое событие в вечнонастоящем. Излюбленный Тютчевым образ круга повторяется дважды: венок и кругообразное движение свето-цветовых пятен; образ насыщен беспрерывным движением; это движение – суть бесконечный процесс жизни. Свет, неизвестно откуда исходящий и как возникающий, всеми формами своего проявления объединяет Время и Пространство в целое и неделимое.
Стихотворение “И гроб опущен уж в могилу...” начинается с точки, завершающей земное пребывание человека. Но не момент его ухода становится лирическим событием – уход уже свершился, человека, по сути, нет, неодушевленное иносказательное “гроб” напоминает о том, что он был, и был жив. Его земной путь окончен.
1. И гроб опущен уж в могилу
2. И все столпилося вокруг...
3. Толкутся, дышат через силу,
4. Спирает грудь тлетворный дух...
5. И над могилою раскрытой,
6. В возглавии, где гроб стоит,
7. Ученый пастор сановитый
8. Речь погребальную гласит.
9. Вещает бренность человечью.
10. Грехопаденье, кровь Христа...
11. И умною, пристойной речью
12. Толпа различно занята...
13. А небо так нетленно-чисто,
14. Так беспредельно над землей...
15. И птицы реют голосисто
16. В воздушной бездне голубой...
Характерное для Тютчева начало “И ...” превращает это событие в неоднократно повторяемое и актуальное, и ужасающее для еще живущих, означенных поэтом “все”. Оно переводит реакцию окружающих в разряд традиционных, относит данный текст к фрагменту как жанру лирической поэзии, событие – к фрагменту частной, земной жизни: “И гроб опущен уж в могилу/ И все столпилося вокруг.../ И над могилою раскрытой.../ И умною, пристойной речью
/...”Ответом-возражением тому, что есть здесь, на земле, и тому, что так ужасает человека, звучит последняя строфа: “А небо так нетленно чисто
,/ Так беспредельно над землей.../ И птицы реют голосисто/ В воздушной бездне голубой...”/ В возражение строфу превращает противительный союз “А...” – такое начало переводит весь следующий за ним текст в оппозицию к предыдущей части стихотворения, и в результате известное и привычное – небо, птицы – определяются не как часть земной жизни, но как иная жизнь, которой свойственна нетленность, чистота и беспредельность. Лирическим событием, таким образом, становится не смерть и не жизнь, но соотносимость и соотнесенность человека и Мира, предметом переживания – противостояние жизни частной и Всеобщей.Колористика миниатюры аскетична, в стихотворении представлено три цвета: имплицитные: черный и красный (гроб, могила, одежды пастора; кровь Христа), голубой, представленный двумя способами – имплицитно (небо нетленно-чистое) и эксплицитно (бездна голубая). Два из этих трех тонов являются хроматическими (красный и голубой) и противоречат друг другу как теплый (красный) и холодный (голубой), один – ахроматическим (черный). Черный (с точки зрения хроматики – полное отсутствие всех цветов) суть оппозиция собственно свету, который представлен в тексте в форме хроматических тонов. Черный и красный входят в цветовую жизненную триаду “черный – белый – красный”
5; в данном стихотворении белый замещен голубым в традиционном цветовом треугольнике**. Выраженный весьма активно, голубой не вытесняет значения белого, но расширяет семантику данного цветового созвучия, дополняя ее своими значениями. (Голубой – один из оттенков синего, синие тона связаны с понятийным отражением действительности, что лежит в основе логического познания, опирающегося на символическую знаковую систему. В этом смысле голубой противопоставлен красному, связанному с эйдическим, образным, способом познания действительности, в основе которого лежит иконическая система)6. В русском языке голубой является базисным цветообозна-чением и связан с представлениями о духовном, возвышенном7. Колористический характер данной группы от замены белого на голубой не меняется – группа остается сложным контрастным гармоническим цветосочетанием, характер и семантика которого проецируется на Мир: гармоничность подчеркивает нераздельность, слиянность всего со всем, контрастность – трагическую незначимость частной, единичной жизни перед лицом Всеобщего: тленом тянет от могилы, холодом веет от нетленно-чистого неба. Ориентированность тонов в пространстве (черный – преимущественно низ, красный – срединная часть, голубой – верх) указывает человеку на существующий порядок: оппозиция мрака и света (черный – голубой) и красный как связующее их звено – участки Вечного пути. Акцентация голубого (два способа цветовыражения, два случая использования, размещение – в заключительной строфе миниатюры, в начале и в конце строфы) определяет наибольшую его значимость, к значению высшего, неземного добавляется сема непостижимости смысла жизни. Цвет, таким образом, устанавливает систему ценностей, определяет устремленность Пути к духовному, ориентирует лирическую коллизию на возвышенное. Цветовой треугольник (черный – красный – голубой) вбирает семантику не жизни, но Бытия. Лирическая коллизия, оставаясь вечной, теряет абстрактность, наполняясь щемящей тоской по непостижимому, горнему.Путь в лирике Ф. И. Тютчева предстает как Вечный Путь. Он бесконечен, ибо бесконечно Бытие. На этом Пути все возможно – и “пылающая бездна”, и “чудной жизни блеск”. Земная жизнь, как и смерть – лишь часть Пути. Пребывание в одном из миров конечно и может быть определено как частная жизнь. Человеку это изначально неизвестно. Он не в силах постичь смысл и цель своего земного пребывания, соразмерить усилия; один, человек теряется, впадает в отчаянье. Свет сопутствует человеку и выводит его из пределов частной жизни, закрытого пространства и отмеренного времени, размещая в Универсуме. Свет создает Время, разделяя его на части и соединяя в непрерывное; Свет сам может принимать лик Времени, выражая Вечность и Миг (темно-лазурная волна и живущие мгновения искры). Свет моделирует Пространство, “сжимаясь” до точки (искры, розы, могила) и “разжимаясь” до бесконечности (воды, поток, бездна). Свет сталкивает Пространство и Время, разделяя и объединяя их в единое целое, и подчиняет их себе. Свет определяет порядок, ценность и очередность всему, трансформирует небытие в инобытие, жизнь в “иную жизнь”, Свет не имеет названного источника; его возникновение и уход не зависит ни от чего, кроме него самого. Свет не требует и не позволяет объяснений – он существует как данность, постигаемая человеком в разных формах. Формы проявления света вступают в отношения между < собой, выстраиваясь в свето-цветовой сюжет, где каждая форма – своя ступень, свой “пласт” Бытия. Преодоление Пути, а значит, Пространства и Времени, суть вечное перемещение по световым ступеням
.
ПРИМЕЧАНИЯ
* В лирике Тютчева для подобного состояния (“не там” и “не здесь”, “не мертвец и не живой”, “не жизнь и не смерть”) характерна особая форма света – блуждающие, пульсирующие световые пятна: мерцание, блеск, отблеск (см.. напр., “О, этот Юг, о, эта Ницца...”, “Чародейкою Зимою...”).
** М. П. Холл, ссылаясь на Л. Уоддела, отмечает, что в тибетской мифологии “красный, голубой и черный принадлежат резким настроениям”. См.: Менли П. Холл. Энциклопедическое изложение Масонской, Герметической, Каббалистической и Розенкрейцеровской символической философии. – Спб., 1994. – С. 295.
1
Здесь и далее стихотворения Ф. И. Тютчева приводятся по: Ф. И. Тютчев. Сочинения в 2-х томах. Т. 1. – М., 1980.2
Григорьева А. Д. Слово в поэзии Тютчева. – М., 1980.3
Белый А. Мастерство Гоголя. – М., 1934. – С. 73.4
Иогансон Б. В. За мастерство в живописи. – М., 1952. – С. 99. Тернер В. Символ и ритуал. – М., 1983. Николаенко Н. Цветовые пространства доминантного и недоминантного полушарий мозга// Учен. зап. гос. ун-та. – № 720. – Тарту, 1986.7
Berlin В., Кау P. Basic color terms: their universality and evolution. Berkeley. – Los Angeles, 1969.© 1997 г. Новосибирский государственный педагогический университет