И.В.Силантьев

Предметом анализа в настоящей статье является распространенная в фольклористике и литературоведении дихотомическая теория повествовательного мотива, различающая две его соотнесенные формы.

Дихотомическая теория мотива одним из своих концептуальных оснований имеет структурную лингвистику с ее фундаментальным противопоставлением языка и речи – и вытекающей отсюда дихотомией инвариантного и вариантного начала в статусе языковых единиц.

Со стороны литературной теории основанием дихотомической концепции мотива выступают идеи “Морфологии сказки” – и это несмотря на отказ В.Я.Проппа от самой категории мотива [Пропп, 1928. С.21-27]. Именно понятие функции действующего лица, в сочетании с дихотомическими идеями структурной лингвистики, позволило фольклористам и литературоведам прийти к строгим представлениям о функционально-семантическом инварианте мотива и его фабульных вариантах. По существу, функция действующего лица представляет собой обобщенное значение мотива, взятого в отвлечении от множества его фабульных выражений. Прибегая к семиологической терминологии, можно сказать, что функция – это генеральная сема или совокупность генеральных сем, занимающих центральное и инвариантное положение в структуре значения мотива.

Предшественником дихотомической концепции мотива считает В.Я.Проппа и американский фольклорист А.Дандес, которому принадлежит заслуга теоретического оформления этой концепции (см. ниже).

Нельзя не сказать еще о двух прямых предшественниках дихотомической концепции мотива в отечественной науке – о А.Л.Беме и А.И.Белецком. Мы имеем в виду статью А.Л.Бема “К уяснению историко-литературных понятий”, опубликованную в 1919 году [Бем, 1919] и монографию А.И.Белецкого “В мастерской художника слова”, вышедшую в свет в 1923 году [Белецкий, 1964].

В сравнительно небольшой статье А.Л.Бем предложил новаторскую для своего времени методику анализа семантики мотива по вариантам и компонентам, в основных положениях подобную лингвистической методике компонентного анализа. Сравнивая фабулы произведений, строящихся на одном и том же ведущем мотиве (“Кавказский пленник” А.С.Пушкина и М.Ю.Лермонтова, “Атала” Шатобриана), исследователь выделял конкретные фабульные варианты этого мотива. При последующем сравнении этих вариантов ученый определял систему релевантных семантических признаков, варьирующих ведущий мотив как таковой. Фактически А.Л.Бем разработал принцип компонентного анализа семантики мотива по его вариантам.

Еще отчетливее предвосхитили дихотомическую теорию мотива идеи А.И.Белецкого. Представления о мотиве, сформулированные ученым в его книге “В мастерской художника слова”, не попали в центр внимания фольклористов и литературоведов, в отличие от идей В.Я.Проппа. А между тем работа А.И.Белецкого представляет нам вполне завершенную дихотомию “мотива схематического” и “мотива реального”. “Реальный мотив” является элементом фабульно-событийного состава сюжета конкретного произведения. “Схематический мотив” соотносится не с самим сюжетом в его конкретной фабуле, а с его инвариантной “сюжетной схемой”. Данную схему, по А.И.Белецкому, составляют “отношения-действия”, в которых можно видеть коррелят к понятию функции В.Я.Проппа [Белецкий, 1964. С.98].

Дихотомическим представлениям о мотиве были близки и взгляды В.В.Виноградова, что совершенно закономерно для исследователя литературы – и в то же время крупнейшего лингвиста своего времени. В работе 1963 года “Сюжет и стиль” со ссылкой на “Морфологию сказки” В.Я.Проппа исследователь пишет о “вариациях, или вариантах мотива”. “Следовательно, – продолжает автор, – мотив разложим на элементы, функционально соотносительные или соотносимые и вместе с тем взаимозаменяемые” [Виноградов, 1963. С.13]. Хронологический разрыв между работами рассмотренных выше авторов и В.В.Виноградова в нашем случае не является принципиальным, поскольку теоретические представления В.В.Виноградова о мотиве формировались в те же 1920-е годы, а книги А.И.Белецкого и В.Я.Проппа, в свою очередь, переиздавались в 1960-х годах и являлись для этого времени актуальным фактом теоретико-литературной мысли.

Переходим к характеристике современного состояния дихотомической теории мотива. Основные принципы этой теории в явной форме сформулировал американский фольклорист А.Дандес, опубликовавший в 1960-х годах ряд статей по проблематике мотива. Основная его работа в этом направлении – статья 1962 года “From Etic to Emic Units in the Structural Study of Folktales” [Дандес, 1962]. Представляет интерес и статья 1963 года “Структурная типология индейских сказок Северной Америки”, в 1985 году вышедшая в переводе на русский язык (ниже мы ссылаемся на русский перевод статьи: [Дандес, 1985]).

А.Дандес указывает на две теоретические системы, послужившие для него опорными позициями, – на “морфологическую схему” В.Я.Проппа и “терминологию и теоретические положения” американского лингвиста К.Л.Пайка – исследователя, переосмыслившего подходы американской дескриптивной лингвистики и явившегося одним из основоположников другого лингвистического направления – этнографии речи [см. об этом: Христофорова, 1996].

Этический уровень изучения мотива, по А.Дандесу, предполагает эмпирический и преимущественно описательный подход исследователя, изучающего мотив с точки зрения тематической, построенной на внешних основаниях – но без учета внутренних системных свойств мотива в структуре нарратива [Дандес, 1962. С.96-98]. Такой подход А.Дандес определяет также как “атомистический”, поскольку при этом игнорируются не только парадигматические связи мотива в структуре нарратива, но и его синтагматические отношения с другими мотивами [Дандес, 1985. С.185]. В качестве классического образца такого подхода в фольклористике исследователь указывает на широко известный “Указатель мотивов” С.Томпсона [Томпсон, 1958]. Единицей этического уровня мотивики А.Дандес называет мотив, оставляя тем самым этот термин в традиционных рамках табуляции и тематической классификации мотивики в форме указателей (“индексов”) мотивов.

Эмический уровень предполагает изучение мотива в структуре нарратива, с учетом его релевантных системных свойств и признаков, как парадигматических, так и синтагматических. Основателем такого подхода в изучении мотива в фольклористике А.Дандес считает В.Я.Проппа. Введенному В.Я.Проппом понятию функции А.Дандес придает принципиальное значение и определяет через функцию основную эмическую единицу парадигматического уровня нарратива – мотифему, названную так по аналогии с фонемой. Синтагматические (позиционные) варианты мотифемы А.Дандес назвает алломотивами, по аналогии с аллофонами, представляющими в различных позициях фонему. На фабульном уровне нарратива, развернутом в конкретных текстах, мотифема и ее алломотивы соотносятся с этической единицей мотивики – собственно мотивом как совершенно определенным сцеплением конкретных событий и конкретных актантов (персонажей, объектов), связанных этими событиями.

Сказанное можно иллюстрировать примерами из “Морфологии сказки” В.Я.Проппа. (Заметим, что очевидные корреляты к мотифеме и алломотиву находит в “Морфологии сказки” и Б.Н.Путилов [1992. С.75]).

Обратимся к описанию 14 функции [Пропп, 1928. С.53-54] (выбор функции сделан совершенно произвольно).

Примечательно, что при описании третьего, собственно мотивного уровня В.Я.Пропп иногда прямо цитирует конкретный сказочный текст, фиксирующий данный мотив: “Колдун вышел на берег, нарисовал на песке лодку и говорит: Ну, братцы, видите ли эту лодку?” “Видим!” “Садитесь в нее”. Обращение к тексту не является случайным. Мотив как этическая единица нарратива своей конкретной (т.е. собственно этической) стороной уходит в формы непосредственного словесного выражения фабулы, т.е. в самый текст сказки.

Вернемся к дихотомической теории А.Дандеса. Сформулировав основные ее положения, исследователь приходит к двум существенным следствиям. Одно из них прямо соотносится с наблюдениями В.Я.Проппа и не нуждается в особых комментариях: “Различные мотивы могут быть использованы в одной и той же мотифеме”. Другое следствие обратно первому: “Один и тот же мотив может использоваться в различных мотифемах” [Дандес, 1962. С.102]. Исследователь приводит этому следствию свой пример из “Морфологии сказки”: мотив “трудной задачи” представляет в сказочных текстах две различные мотифемы – функцию номер 12 (“Герой испытывается, выспрашивается, подвергается нападению и пр.”) и функцию номер 25 (“Герою предлагается трудная задача”). Речь здесь идет, как нетрудно видеть, о явлении фабульной нейтрализации двух мотифем. Значение нейтрализованных мотифем, как справедливо пишет А.Дандес, можно определить только исходя из функционального контекста данных мотифем.

К идеям А.Дандеса обращается болгарская исследовательница Л.Парпулова [1976; 1978]. При этом истоки эмического начала в теории мотива Л.Парпулова, вслед за американским ученым, возводит к В.Я.Проппу, а истоки этического начала – что весьма интересно – к тематической концепции мотива Б.В.Томашевского [Томашевский, 1931].

В целом принимая систему эмических мотивных единиц по А.Дандесу (мотифема – алломотив), Л.Парпулова модифицирует понятие мотифемы, предлагая считать последней не только отдельную функцию, но и “группу логически неразделимых функций”, таких как “трудная задача / решение”, “борьба / победа”, “преследование / избавление” [Парпулова, 1976. C.69; см. также: Парпулова, 1978. С.22].

Методологическая цель подобного дублирования понятий достаточно ясна и заключается в том, чтобы оснастить традиционную практику этического изучения мотивики в фольклористике понятийными возможностями эмического подхода, расширить возможности тематической классификации мотивов при составлении указателей и словарей.

Предложенная Н.Г.Черняевой схема в целом соответствует эмико-этической системе единиц мотивики по А.Дандесу, за тем исключением, что термины “алломотив” и “мотив” в схеме Н.Г.Черняевой поменяли свои места. На наш взгляд, это не является оправданным, поскольку приводит к нарушению общей логики эмико-этического подхода к мотивике. Конкретные примеры анализа былинной мотивики, приводимые в статье Н.Г.Черняевой, свидетельствуют о вышесказанном: “Герой убивает антагониста” – это мотифема; “Добрыня разрывает на части Маринку”; “Глеб Володьевич отсекает голову Маринке Кандальевне”; “Добрыня отсекает голову змею” – это алломотивы (по Н.Г.Черняевой; а по А.Дандесу, это скорее были бы мотивы, репрезентирующие в конкретных фабулах соответствующие алломотивы, пропущенные в примерах Н.Г.Черняевой). Аналогично соотношение мотифем и алломотивов в таблицах 6-7 работы [Там же. С.128-131].

Место и статус самого мотива остается неясным, поскольку исследовательница не приводит в статье примеры мотивов в явной форме. На это указывает и Б.Н.Путилов, когда пишет, что “в своем конкретном анализе Н.Г.Черняева ограничивается рассмотрением отношений мотифемы и алломотива”, а мотив опускает – как “промежуточное звено” [Путилов, 1994. С.174].

Точка зрения самого Б.Н.Путилова также отвечает дихотомической трактовке мотива. Исходя из анализа употребления термина “мотив” в “Поэтике сюжетов” А.Н. Веселовского, исследователь ассоциирует с понятием мотива “два взаимосвязанных значения: во-первых, схемы, формулы, единицы сюжета в виде некоего элементарного обобщения и, во-вторых, самой этой единицы в виде конкретного текстового воплощения” [Там же. С.172]. Самый термин “мотив” Б.Н.Путилов употребляет далее в значении “мотифемы” – как “инвариантную схему, обобщающую существо ряда алломотивов” [Там же. С.175].

Заметим, однако, что с точки зрения строгого различения эмического и этического уровня мотивики Б.Н.Путилов, как и Н.Г.Черняева, опускает тот действительный алломотивный уровень, который имеет в виду А.Дандес и который был эмпирически раскрыт в работе В.Я.Проппа (“виды” функции). Алломотив у Б.Н.Путилова отождествлен с этической единицей мотивики как с “конкретной реализацией” мотива, “образующей живую ткань любой сказки” [Там же], т.е. с “разновидностями” функций по В.Я.Проппу, или с мотивами по А.Дандесу.

Большой интерес представляет версия дихотомического подхода, предложенная Г.А.Левинтоном в статье “К проблеме изучения повествовательного фольклора” [Левинтон, 1975].

Нетрудно видеть, что мотив у Г.А.Левинтона соответствует инвариантому началу в дихотомической теории мотивики.

Сложнее обстоит дело с трактовкой сюжета как реализации мотива. Сразу заметим, что под сюжетом Г.А.Левинтон, в полном соответствии с общепринятой в фольклористике точкой зрения, понимает “событийный уровень” произведения [Там же. С.308], т.е. собственно фабулу в ее литературоведческой трактовке.

Согласно общепринятым в фольклористике представлениям, фабула произведения понимается как дискретное и определенным образом организованное множество мотивов в их конкретных событийных формах. Простейший вариант данных представлений сводится к формуле: фабула есть последовательность мотивов; ср. высказывание Б.Н.Путилова: “Для большинства фольклористов мотив в фольклорном произведении – это относительно самостоятельный, завершенный и относительно элементарный отрезок сюжета [Путилов, 1975. С.143; выделено нами – см. выше нашу оговорку о сюжете и фабуле]. У Г.А.Левинтона мы видим совсем другую идею: сюжет как таковой есть событийное развертывание инвариантного мотива – мотива ведущего, ключевого для сюжета и произведения в целом.

В контексте проблемы смысловой динамики сюжета идее Г.А.Левинтона оказывается созвучным тезис Б.Н.Путилова: “Мотив есть не просто элемент, слагаемое, конструирующее сюжет. В известном смысле эпический мотив программирует и обусловливает сюжетное развитие. В мотиве так или иначе задано это развитие” [Путилов, 1975. С.149; здесь же автор говорит об особых “порождающих” мотивах, которые “стоят у истоков того или иного сюжета и имплицируют конкретное движение его” – С.151].

Дихотомические представления о мотиве как единстве инварианта и конкретных вариантов имплицитно содержатся в структурно-семантической концепции мотива Е.М.Мелетинского, в наиболее полном виде раскрытой в работе [Мелетинский, 1983]. Мы ограничиваемся здесь этим небольшим замечанием, поскольку анализ самой концепции Е.М.Мелетинского выходит за рамки темы, поставленной в настоящей статье.

Дихотомическую концепцию мотива развивают и современные литературоведы, работающие в области литературной мотивики, – Н.Д.Тамарченко [1994; 1998], Ю.В.Шатин [1995], Э.А.Бальбуров [1998], В.И.Тюпа [1998].

Остановимся на наблюдениях Н.Д.Тамарченко и Ю.В.Шатина.

В заключение нашего краткого и не исчерпывающего тему обзора попробуем в самой простой форме систематизировать рассмотренные выше наблюдения и концепции исследователей.

Дихотомическая теория мотива развивается в трудах фольклористов и литературоведов с начала ХХ века, в ощутимом взаимодействии с традициями и понятиями структурной лингвистики. При этом можно говорить о двух разновидностях дихотомической теории мотива, опирающихся на две соотнесенные, но различные по своей глубине лингвистические модели.

Модель “инвариант мотива / вариант мотива”. Эта разновидность дихотомической модели мотива разрабатывалась в трудах А.Л.Бема, А.И.Белецкого, В.В.Виноградова, а в современной научной литературе – в работах Б.Н.Путилова, Г.А.Левинтона, Н.Д.Тамарченко, Ю.В.Шатина. Эта модель объективно ориентирована на генеральную дихотомию структурной лингвистики, выражающуюся в противопоставлении языка как системы инвариантов и речи как функциональной реализации этой системы и варьирования ее элементов. Соответственно, в структуре мотива выделяется инвариант, обобщающий его структуру и семантику, и варианты, реализующие в тексте инвариант мотива в виде некоторого конкретного фабульного элемента и сюжетного смысла.

Модель “(мотифема / алломотив) / мотив”. Данная разновидность дихотомической модели мотива – собственно эмико-этическая модель – была предвосхищена трудами В.Я.Проппа и теоретически разработана А.Дандесом на основе методологии К.Л.Пайка. В этом же направлении отчасти ориентированы работы Л.Парпуловой и Н.Г.Черняевой. Эта модель также соотносится с дихотомией языка и речи, но учитывает внутреннюю языковую дихотомию парадигматических и синтагматических отношений языковых единиц. Введение понятий мотифемы и алломотива является корректным именно в рамках эмико-этической модели. Мотифема отвечает парадигматическому уровню мотивики, алломотив – ее синтагматическому уровню, и оба понятия соотносятся с эмическим, т.е. собственно системным уровнем мотивики как одной из сфер повествовательного языка фольклора и литературы. Самый же мотив как этическая единица мотивики отвечает второму члену генеральной дихотомии, т.е. речи (для фольклора и литературы речевое начало – это начало текста). Здесь понятие мотива полностью совпадает с понятием варианта мотива в первой разновидности дихотомической теории.

Обе разновидности дихотомической модели мотива теоретически вполне корректны, и в практике анализа мотивной структуры нарратива каждая имеет свои преимущества. Необходимо лишь заметить, что в рамках модели “инвариант мотива / вариант мотива” не является корректным употребление термина “алломотив”, поскольку для этого термина здесь нет собственного понятийного основания. Алломотив, как аллофон и алломорф, – это позиционный вариант парадигматически обобщенной единицы, в данном случае мотифемы, – в ряду позиционных вариантов других мотифем, т.е. в контексте обобщенной фабульной схемы нарратива (как у В.Я.Проппа), – но не в ряду текстуально выраженной фабулы конкретного произведения. Иначе говоря, алломотив – это уже синтагматически конкретизированная мотифема, но еще не реальное ее выражение в тексте.

Подчеркнем общую значимость дихотомической теории в традиции изучения повествовательного мотива. Дихотомическая теория в ее целом развила и в то же время преодолела формально-тематический (Б.В.Шкловский, В.Б.Томашевский) и формально-функциональный (В.Я.Пропп; в зарубежной традиции – А.Греймас, Ц.Тодоров) подходы в понимании мотива и структуры нарратива вообще.

По поводу идей В.Я.Проппа заметим еще раз, что сам ученый в явной, концептуализированной форме не развивал дихотомии мотива, поскольку абсолютизировал только одну инвариантную его форму – собственно функцию. Между тем конкретные наблюдения, изложенные в “Морфологии сказки”, имплицитно содержат в себе начала дихотомической модели в ее эмико-этической разновидности (напомним: “функция” / “вид функции” / “разновидность функции”). Поэтому правильнее будет говорить не только о преодолении дихотомической теорией одностороннего взгляда В.Я.Проппа на мотив как функцию, но и о теоретическом освоении самих результатов проведенного В.Я.Проппом анализа волшебной сказки – результатов и наблюдений более глубоких, чем развернутая на их основе теория “функции действующего лица”.

Преодоление формального подхода в изучении мотива в целом происходило на основе структурального семантизма – именно, в русле той критики, которой в 1960 году подверг взгляды В.Я.Проппа К.Леви-Строс [1985]. Дихотомическая теория, развивая дуализм инварианта / варианта, или мотифемы / алломотива, примирила понятия мотива и функции, и в то же время вернула мотиву его полнокровное семантическое начало, ответив тем самым ключевым идеям основоположника теории мотива А.Н.Веселовского.

* Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (грант № 96–04 06338).

Бальбуров Э.А. Мотив и канон // Материалы к словарю сюжетов и мотивов русской литературы: Сюжет и мотив в контексте традиции. – Новосибирск, 1998. – С.6-20.

Белецкий А.И. В мастерской художника слова // Белецкий А.И. Избранные труды по теории литературы. – М., 1964. – С.51-233.

Бем А. К уяснению историко-литературных понятий // Изв. Отд. русск. яз. и лит-ры АН. 1918. – Т.23. Кн.1. – СПб., 1919. – С.225-245.

Виноградов В.В. Сюжет и стиль. – М., 1963.

Dundes A. From Etic to Emic Units in the Structural Study of Folktales // Journal of American Folclore, v.75. – 1962. – P.95-105.

Леви-Строс К. Структура и форма. Размышления над одной работой Владимира Проппа // Зарубежные исследования по семиотике фольклора. – М., 1985. – С.9-34.

Левинтон Г.А. К проблеме изучения повествовательного фольклора // Типологические исследования по фольклору. Сборник статей в память В.Я.Проппа. – М., 1975. – С.303-319.

Мелетинский Е.М. Семантическая организация мифологического повествования и проблема создания семиотического указателя мотивов и сюжетов // Текст и культура. Тр. по знаковым системам. Вып. 16. – Тарту, 1983. – С.115-125.

Pike K.L. Language in Relation to a Unified Theory of the Structure of Human Behavior. Part 1. – Glendale, 1954.

Парпулова Л. За съдържанието термина мотив във фолклористика // Български фолклор. – 1976. – № 3-4. – С.61-70.

Парпулова Л. Наблюдения върху отношенията между мотива и морфологическата функция в повествователния фолклор // Български фолклор. – 1978. – № 2. – С.21-29.

Пропп В.Я. Морфология сказки. – Л., 1928.

Путилов Б.Н. Веселовский и проблемы фольклорного мотива // Наследие Александра Веселовского. Исследования и материалы. – СПб., 1992. – С.74-85.

Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура. – СПб., 1994.

Тамарченко Н.Д. Мотив // Н.Д.Тамарченко, Л.Е.Стрельцова. Литература путешествий и приключений. Путешествие в “чужую” страну. – М., 1994. – С.229-231.

Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. – М.,1931.

Thompson S. Motif-Index of Folk Literature. V.1-6. – Copenhagen, 1955-1958.

Христофорова О.Б. Некоторые подходы к исследованию “нормативной герменевтики” // Тело. Вещь. Ритуал: Невербальное поле культуры. – М., 1996. – С.63-70.

Черняева Н.Г. Опыт изучения эпической памяти (на материале былин) // Типология и взаимосвязи фольклора народов СССР: Поэтика и стилистика. – М., 1980. – С.101-134.

Шатин Ю.В. Мотив и контекст // Роль традиции в литературной жизни эпохи: Сюжеты и мотивы. – Новосибирск, 1995. – С.5-16.